Проклятая реликвия - Средневековые убийцы

Ни один из нас не предполагал подобного развития событий. И вообще, поручение казалось очень простым. Я хотел оказать любезность человеку, которого с гордостью считал своим другом, а остальные составляли мне компанию. Рано утром все мы пребывали в прекрасном настроении. А теперь нате вам, мы стоим над трупом жирного книгоиздателя и не знаем, что делать дальше…

Говорят, что ярмарка святого Варфоломея — самая большая в целом мире, и кто я такой, чтобы спорить с этим? Право же, кажется, что весь мир слетается на эту ярмарку на несколько августовских дней только ради удовольствия потолкаться на паре акров земли в Смитфилде.

Стояло знойное утро в самом конце лета. Позади нас над сутолокой крыш виднелись стены Лондона, а перед нами, как суп в горшке, кипела ярмарка. Подернутый дымкой воздух был напоен криками торговцев и сочинителей баллад и запахами жареного мяса. Смитфилд — это место, где продают скот на бойню, и трудно было отделаться от мысли, что такая же судьба ожидает большинство посетителей ярмарки Варфоломея. Пусть они не попадут на бойню, но пощиплют их изрядно. По крайней мере, именно это приходит в голову рядовому лондонцу, когда он видит, как простые сельские жители пробираются по зеленым полям Хокстона и Айлингтона.

Не знаю, думали ли об этом двое моих сотоварищей, когда мы смотрели на прилавки и балаганы, над каждым из которых развевалось собственное знамя, словно в армии перед сражением. Может быть, моих друзей занимали менее циничные мысли: что-то вроде гордости лондонца за то, что мы живем в месте, достаточно великом, чтобы весь мир пришел к его дверям. И что-то вроде жалости лондонца к тем, кому не повезло и приходится обитать не здесь.

Излишне говорить, что и я, и два моих друга родились не в Лондоне.

Несколько слов о нас троих.

Мы — Абель Глэйз, Джек Уилсон и я, Николас Ревилл, члены Королевской труппы, ранее Труппы камергера, на базе театра «Глобус» в Саусворке. Мы, актеры, к вашим услугам. Или, если быть точным, к услугам короля Якова I. Из нас троих Джек Уилсон играет дольше всех, Абель Глэйз меньше всех, но уже несколько лет, как нас заметили среди ведущей лондонской театральной братии.

Мы с Джеком отдали сердца театру с ранней юности, а вот Абель попал к нам очень странным путем. Раньше он зарабатывал на жизнь — и очень неплохо зарабатывал, куда лучше, чем на сцене театра «Глобус» — мошенничеством. Он прикидывался больным и падал на проезжую дорогу с пеной у рта (пена отлично получалась из кусочка мыла, засунутого в рот) и с закатившимися глазами.

Абель обязательно дожидался, пока на дороге появится группа хорошо одетых людей. Самыми легкими мишенями были молодые женщины, потому что у девушек самые нежные сердца (за исключением тех, что одеты очень хорошо), и преуспевающие мужчины средних лет — эти всегда искупали какие-нибудь грехи.

Абель как-то защищал передо мной эту деятельность, утверждая, что, когда он успешно помогал расстаться этим легковерным душам со своими деньгами, они шли дальше с сердцем более легким, чем его собственное. Его деятельность побуждала их к милосердию, разве нет?

Но теперь Абель Глэйз шел по жизни прямым путем — ну, настолько прямым, насколько позволяла служба в театре.

А сейчас я видел, как узкий нос Абеля буквально подрагивает, пока тот рассматривал толпу, бурлящую у прилавков ярмарки Варфоломея.

— Выбираешь подходящую мишень, Абель? — спросил я.

— Те дни давно позади, Ник.

— Принюхайтесь-ка, — сказал Джек Уилсон. — Пахнет от Урсулы, если я не ошибаюсь.

Он еще раз одобрительно принюхался и махнул рукой на источник запаха — близлежащий прилавок, который рекламировал свой товар, насадив на шест свиную голову. Мне невольно вспомнились головы изменников, выставленных напоказ на южной оконечности Лондонского моста. Но те почерневшие, сморщенные предметы выглядели менее похожими на человеческие, чем эта свиная на шесте — на мой взгляд, в ней было что-то умоляющее. Под ней висела табличка с надписью: «Здесь продается лучшая свинина. Это говорит свиная голова».

Я завтракал не так давно, но от этого сладкого, бодрящего аромата жареной свинины внезапно почувствовал голод. Потом, пообещал я себе, мы навестим Урсулу и попробуем ее товар. Потом, когда закончим свое дело здесь, на ярмарке Варфоломея.

— Посмотри-ка туда, — сказал Абель. — Ты говорил о мишенях, Ник… да здесь их целая толпа.

Я посмотрел с нашего места, от изгороди, окружавшей ярмарку. На открытом пространстве стоял привлекательный певец баллад с белокурыми кудрявыми волосами, увенчанными красным беретом. Он только что допел песню и теперь раскланивался и улыбался небольшой группке зрителей, которые, тоже улыбаясь и хлопая, давали понять, что он понравился им почти так же, как они понравились ему. Он умиротворяющим жестом вскинул руки, словно они вынудили его спеть еще разок. О, конечно же… если вы настаиваете. Он тряхнул головой в красном берете, как шаловливый жеребенок, и снова склонился над лютней, висевшей у него на шее.

— Я видел его раньше, — заметил Абель. — Он называет себя Бен Соловей. Надо полагать, это его сценическое имя. Но ему бы больше подошло Бен Сорока.

Немного повозившись с лютней, чтобы подогреть зрителей, певец по имени Соловей запел под свой аккомпанемент. Он обладал приятным голосом, хорошо слышным, несмотря на все крики и возгласы ярмарки. Слова звучали отчетливо.

Сударыни и судари, добрые люди, подходите сюда,Слушайте и сердцами вбирайте мои слова.Кошельки берегите,Воров стерегитесь,На ярмарке этой, на ярмарке этой.

Держите вещички покрепче свои.Держите получше свои кошельки,Чтоб не пожалеть, что вас нянька не уморила.Полно здесь паршивцев, созревших для петли,Но всех хуже мистер Срежу-Кошели.

И все в том же духе, с такими же отвратительными стишками. Но зевакам, похоже, это нравилось, они то кивали в такт своим чувствам, то разражались смехом над глупостью тех, кто становился жертвой «мистера Срежу Кошели».

— Повесить следует его… — заявил я.

— Довольно жестоко, — отозвался Джек.

— …за рифму «петли-кошели», — закончил я.

— Это называется «Берегитесь карманных воров», — сказал Абель.

— Очень предприимчивый певец, — заметил Джек.

— О, очень, — согласился Абель. — Посмотрите на того типа с краю. Его зовут Питер Перкин.

Немного в стороне от основной группы стоял низенький мужчина, слегка наклонив голову в сторону, чтобы лучше слышать певца. Он щурился, словно старался сосредоточиться на словах. Но я заметил, что глаза его из-под полуприкрытых век так и стреляли во все стороны. Одет он был так, будто только что явился из деревни. К простецкой шляпе даже прилипло несколько соломинок. Ага, подумал я, спорю, я знаю, зачем эти соломинки…

Певец в красном берете спел полдюжины куплетов, все о подлости воров-карманников и о необходимости честным гражданам быть настороже, а Питер все стоял, наклонив голову. Когда певец ударил по струнам лютни, обозначая конец песни, и руки зрителей вспорхнули над карманами и мешками, глаза коротышки забегали еще быстрей. Соловей закончил цветистым аккордом, и этот зритель начал аплодировать громче всех. Однако я заметил, что он за своим кошельком не полез.

Певец снял берет и пошел по кругу, улыбаясь, как улыбаются все исполнители, закончив представление. Если верить выражению его лица, каждая монета, упавшая в перевернутый берет, оказывалась для него подлинным сюрпризом. Как, словно говорил он, вы хотите сказать, что мне еще и заплатят за то, что для меня — чистое удовольствие! Его небольшая аудитория начала расходиться, а он — перекладывать монеты в свой собственный кошелек весьма натренированными движениями, и тут я заметил, что он едва заметно мотнул головой своему сообщнику, Питеру Перкину. Вы бы в жизни не догадались, что между этой парочкой есть какая-то связь, если бы не этот кратчайший жест. Второй джентльмен небрежным шагом пошел вслед за двумя очень полными дамами. Можно не сомневаться, после того, как он облегчит им ношу, он отправится за остальными зрителями, чьи пухлые кошельки успел заметить, пока притворялся, что слушает Соловья.

Можно только восхищаться продуманностью их действий. Певец привлекает толпу и получает от них честное подношение, спев песню о том, что нужно следить за кошельками. Тем временем его пособник присматривается, куда прячут кошельки.

Он сберегает себе кучу времени, точно зная, на какую часть тела следует нацелиться. И ни один мужлан, держащийся за свое земное достояние, как за собственную жизнь, не будет в безопасности. Просто поразительно, как соломинка, заткнутая за ухо, усыпляет бдительность, а у нашего приятеля в простецкой шляпе имеется неплохой запас соломинок.