В разреженном воздухе - Джон Кракауэр

Спустившись утром 13 мая к подножию ледопада Кхумбу, я прошел по склону последний отрезок пути и на краю ледника встретил ожидавших меня Энга Тшеринга, Гая Коттера и Каролину Маккензи. Гай предложил мне пиво, Каролина крепко обняла меня, а из дальнейшего я помню только то, что сидел на льду, закрыв лицо руками, слезы катились по моим щекам, и я плакал так, как не плакал с тех пор, когда был ребенком. Оказавшись наконец в безопасности, освободившись от гнетущего напряжения предыдущих дней, я плакал о своих погибших товарищах; я плакал от счастья, что остался жив; я плакал, потому что чувствовал, как ужасно выжить, когда другие погибли.

Во вторник после полудня Нил Бейдлман заказал заупокойную службу в лагере «Горного безумия». Нгаванг Сая Кая — отец Лопсанга Джангбу и посвященный лама — жег можжевеловые благовония и распевал буддийские молитвы под серым, как сталь, небом. Нил сказал несколько слов, потом говорил Гай, оплакивал гибель Скотта Фишера Анатолий Букреев. Я, запинаясь, произнес несколько слов в память о Дуге Хансене. Пит Шенинг попытался поднять дух собравшихся, призывая всех смотреть только вперед. Но когда закончилась служба и мы разошлись по своим палаткам, над базовым лагерем повисло похоронное уныние.

Рано утром следующего дня прилетел вертолет, чтобы эвакуировать Шарлотту Фокс и Майка Грума — у них были обморожены ноги, и двигаться дальше своим ходом для них было рискованно. Врач Джон Таск улетел с ними, чтобы оказывать им помощь в пути. Потом, ближе к полудню, когда Хелен Уилтон и Гай Коттер остались наблюдать за демонтажом и погрузкой имущества «Консультантов по приключениям», Лу Кейсишк, Стюарт Хатчисон, Фрэнк Фишбек, Каролина Маккензи и я вышли из базового лагеря и начали наш путь домой.

В четверг 16 мая вертолет переправил нас из Фериче в селение Сянгбоче, раскинувшееся над самым Намче-Базаром. Когда мы шли к грунтовой взлетной полосе, где должны были дождаться второго рейса в Катманду, к нам со Стюартом и Каролиной обратились трое японских мужчин с суровыми серыми лицами. Первый из них сообщил, что его зовут Мунио Нукита, он был высококвалифицированным гималайским альпинистом, дважды поднимавшимся на вершину Эвереста. Нукита вежливо объяснил нам, что является проводником и переводчиком двух других мужчин, один из которых — Кеничи Намба — муж Ясуко Намбы, а второй — ее брат. В течение сорока пяти минут они задавали нам множество разных вопросов, но я смог ответить далеко не на все.

К тому времени весть о гибели Ясуко Намбы облетела всю Японию. Уже 12 мая — меньше, чем через двадцать четыре часа после ее смерти на Южной седловине, — в самом центре базового лагеря приземлился вертолет, и из него выпрыгнули два японских журналиста в кислородных масках. Обратившись к первому, кого они там встретили — а это был американский альпинист Скотт Дарсни, — журналисты потребовали информацию о Ясуко. Теперь, спустя четыре дня, Нукита предупредил нас о том, что толпа таких же агрессивно настроенных журналистов и телерепортеров ожидает нас в Катманду.

Ближе к вечеру того же дня мы погрузились на борт огромного вертолета Ми-17 и поднялись в воздух сквозь брешь в облаках. Через час вертолет приземлился в международном аэропорту Трибхуван; спустившись на землю, мы сразу же попали в чащу микрофонов и телекамер. Мне, как журналисту, было весьма поучительно оказаться по другую сторону барьера. Множество репортеров, в основном японских, желали услышать от нас подробный рассказ о бедствии, изобилующий злодеями и героями. Но хаос и страдания, свидетелем которых мне довелось стать, нелегко было передать словами. Через двадцать минут допроса на солнцепеке мне на помощь пришел Дэвид Скенстед, консул из американского посольства. Он доставил меня в отель «Гаруда».

Затем последовали более тяжелые интервью с другими репортерами, а потом — прогон сквозь строй суровых представителей министерства по туризму. В пятницу вечером, в Катманду, блуждая по аллеям Тамела, я нашел спасение от глубочайшей депрессии. Подав тощему непальскому мальчишке пригоршню рупий, я получил взамен крошечный, завернутый в бумагу пакетик с изображением свирепого тигра. Вскрыв пакетик в своем гостиничном номере, я высыпал его содержимое на лист папиросной бумаги. Бледно-зеленая трава была покрыта клейкой смолой и пахла гнилыми фруктами. Я свернул самокрутку, выкурил ее до конца, свернул вторую, потолще, выкурил до половины, и тут комната начала вращаться.

Я лежал голый поперек кровати и слышал звуки ночи, доносящиеся сквозь открытое окно. Звонки рикш смешивались с гудками автомобилей, призывными криками мелких торговцев, женским смехом и музыкой из соседнего бара. Распластавшись на спине, слишком одурманенный, чтобы двигаться, я закрыл глаза, предоставив липкому предмуссонному зною бальзамом разливаться по моему телу; мне казалось, что я плавлюсь, лежа на матрасе. Череда причудливых цевочных колес и большеносых персонажей комиксов проплывала в неоновом свете перед моим внутренним взором.

Повернув голову, я уткнулся ухом в мокрое пятно; оказалось, что по моему лицу текли слезы и капали на простыню. Я чувствовал, как во мне кипели и клокотали обида и стыд, поднимаясь по позвоночнику откуда-то изнутри. Извергаясь изо рта и из носа потоками слез и соплей, за первыми рыданиями последовали еще более сильные, а потом еще, еще и еще.

19 мая я вернулся в Штаты и привез с собой две вещи из оснастки Дуга Хансена, чтобы вернуть их тем людям, которые его любили. В аэропорту Сиэтла меня встретили его дети Энджи и Джейм, его подруга Карен-Мари, а также его друзья и родственники. При виде их слез я почувствовал себя глупым, ни на что не способным идиотом.

Вдыхая густой морской воздух, напоенный ароматами приливов и отливов, я восхищался буйной весной в Сиэтле, ощущая очарование влажной зелени, как никогда раньше. Медленно и терпеливо мы с Линдой начали процесс восстановления наших отношений. Одиннадцать с лишним килограммов, потерянных мною в Непале, я набрал быстрее, чем можно было ожидать. Простые удовольствия домашней жизни — завтрак с женой, любование заходом солнца, возможность подняться посреди ночи и пошлепать босиком в теплую ванную комнату — порождали вспышки радости, граничащей с восторгом. Но эти мгновения светлой радости омрачала длинная полутень Эвереста, чей образ с течением времени слегка потускнел.

Изнывая от чувства вины, я откладывал звонок подруге Энди Харриса Фионе Макферсон и жене Роба Холла Джен Арнольд, пока они сами не позвонили мне из Новой Зеландии. Когда они позвонили, я был не в состоянии найти те слова, которые успокоили бы гнев и возмущение Фионы. Джен Арнольд во время разговора по большей части утешала меня.