Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1 - Анатолий Гейнцельман

УТОПИЯ

Верую свято, – хоть все мы однаждыЛютыми были зверьми, –Что от духовной спасительной жаждыСкоро мы станем людьми.

Завтра ль то будет, иль снова столетьяВ вечности канут мешок, –Кто это знает? Но в век лихолетьяХочется верить часок.

Хочется верить, что рухнут границы,Стены, – как жизни труха,Что как привольные будем мы птицыВсюду летать без греха.

А между тем, вдоль решетки садовой,Поезд промчался с крестом, –В каждом окошке солдатик суровый,Кто без руки, кто с бинтом...

СЛЕДЫ В ТРАВЕ

Когда меня внезапно на чужбинеОхватит вновь смертельная тоска,Я вспоминаю не о Божьем Сыне,Страдающем за нас уже века,

За нас, священное поправших Слово, –Я вспоминаю только край родной,Вскормивший нас, как мачеха, сурово,Но незабвенный всё же и святой.

И начинаю, как слепец убогий,Шагать по нем с дубовою клюкой.Все мысленно я исходил дороги,Ища себе, хотя б на миг, покой.

И кажется мне, что в траве заметныЕще следы каких­то милых ног,Как будто бы года не безответны,И дождь, и снег следов их смыть не мог.

И ноги те – малюсенькие ножки,Какие видел я один лишь раз, –Обутые в парижские сапожки, –С которых я потом не в силах глаз

Был свесть, когда они в гробу лежали.И мысленно я припадаю к ним,К следам в траве, – и все мои печалиНа миг уносит Божий серафим.

БЕСКРЫЛЫЙ АНГЕЛ

Я изнывал, как малодушный,Как маловерный был Фома,И воздух на чужбине душныйМеня губил, как ада тьма.Но он с улыбкой лучезарнойПро дивный русский мне языкШептал, – и проходил кошмарныйИзгнанья гнет. И Божий ликЯ видел в нем – и вдохновлялся,И пел восторженно емуВсё то, что Богу собиралсяЯ спеть – и краю своему.

До седых волос свободнымЖил я в партии такой,Где считалось благороднымБыть всегда самим собой, –

Быть единственным лишь членом,Думать собственным умом,Не читая, что по стенамДекретируют гуртом.

ЧЕРНЫЙ ВОРОН

Ворон черный! Ворон черный!Ты откуда прилетел?Сколько видел брани вздорной,Сколько страшных мертвых тел!Черный, грузный и зловещий,Пролетел ты у окна, –И впились сильнее клещиВ сердце скорбное до дна.Двадцать лет не видел родаЯ вороньего нигде,Хоть немало уж народаПогибало здесь в беде.Что ты хочешь от поэтаОтходящего? Скажи!Прилетел ты с края света, –Может быть, с родной межи.Видел, может быть, Одессу,На могилах посиделДорогих, – летал над лесом,Где впервые я запел.Черное, быть может, мореЖелтым оком отразил,Русского народа гореГраем хриплым осквернил.

КАШТАН

Напротив моего окошкаОгромный высится каштан.Закрытая к нему дорожкаВедет через чужой баштан.

Как канделябр из малахита,Стоит он пышный и густой,И шапка вся его покрытаСвечьми, как в алтаре престол.

Что может быть в саду прекраснейВсесильного богатыря?И чем вокруг него ненастней,Тем больше – мощного царя

Он обликом напоминает:Ни шелохнет, ни задрожит,И под собой оберегаетТого, кто в сень его бежит.

Я также мысленно нередкоСкрываюсь у него в тени,Когда угрюмая беседкаВ угрюмые нужна мне дни.

СОДОМ И ГОМОРРА

Дождик льет. Гниет пшеницаНа затопленных полях.Прячутся и зверь и птицаВ гнездах мокрых и в сенях.Холодно, как будто осень –Возвратившись – душит май,Словно недостоин весенСтал полуденный наш край.Но Содома и Гоморры,Боже, Ты б не истребил,Если б праведные взорыЧьи­нибудь во тьме открыл.Мы же все здесь неповинныВ совершившемся вокруг,Хоть сгибаем жалко спины,Как толпа голодных слуг.Дождик льет, гниет пшеницаНа затопленных полях,Мир – печальная темница,Где мы все на костыляхБродим, поднимая взоры,Ожидая каждый час,Что Содома и ГоморрыУчасть поразит и нас.

БЕЗ ПРОСВЕТА

Несусь я мыслью неустанноВсё прямо, прямо на восток,Туда, где в пологе туманномМне снится голубой цветок.

Туда, где хоть и рыщут волкиГолодные и страшно жить,Где острые торчат иголкиИ в лабиринте жизни нить

На каждом повороте рвется, –Но где, среди родных степей,В воде из чистого колодцаЕсть исцеленье от скорбей.

Там мысленно с былинкой каждойКачаюсь я свободно в такт,Там дождик пью, страдая жаждой,И тихо ожидаю акт

Последний беспросветной драмы.И бесконечней нет нигдеВо всей вселенной панорамыИ в ней я – мысленно – везде.

БОЛЕЗНЬ КАНАРЕЙКИ

О, Боже, не за миллионыПрошу я страждущих людей:К Тебе давно уже их стоныНе долетают в Эмпирей.Нет, я прошу за канарейку,За друга желтого – теперь,За маленькую чародейку.Она же – не двуногий зверь,Она своей невинной песнейНапоминала нам про рай,Нам с ней – в темнице самой тесной –Лазурный открывался край.Она свернулась в шарик жалкий,Она, как желтый лист, дрожит...О, Господи, пусть лучше галкиКлюют меня, – уже изжитМой век. Но маленького другаСпаси мне, – райскую свирель!Среди магического кругаПоэзии он – как в апрельПрозрачно­белый сад вишневыйВ благоухающем цвету,Он оживляет край суровый,Прижавшись к моему кресту.

СНЕЖНЫЙ ЭТЮД

Снежит. Совсем беззвучно хлопьяСадятся, словно мотыльки,На кипарисовые копья,На крыш нахмуренных полки.Они – как чистые лилеиЗабытых на земле небес,Как перышки с лебяжьей шеи,Слетевшие на мертвый лес.Летите, лепестки холодныхМежмирья девственных цветов,Покройте нас, детей бесплодных –Застенков мрачных и крестов!Покройте всё, чтоб ни ковчегаУж не осталось, ни саней,Ни даже лыж у человекаДля продолженья этих дней.И если всё ж бессмертны души,Пусть и они, как снежный пух,Вихрятся у замерзшей суши,Следя, как солнечный петухГорит зловещим тихим утром,Иль как полярный мертвый светИграет снежным перламутром, –Бессчетное теченье лет.1942

КЕДР В СНЕГУ

Кедр в снегу стоит высокий,Хмуро на небо глядит, –Молчаливый, одинокий,Позабытый эремит.С трех сторон – дома и стены,А с четвертой – шапки гор,Но не ждет он перемены,Переносит свой позор.Позабыт хребет Ливана,Где его прапращур рос,Бедуины, караваны,Позабыт уже Христос,И Давид, и СоломонаБлаголепный Божий храм,Величавые колонны,Отпрыск чей он, бедный, сам.Шестиярусные плечиОтягчает горностай,Все ему понятны речиВ небо устремленных стай.Но ему, должно быть, скверно,Очень скверно за стеной, –Поменялся б он наверноС кем угодно, хоть со мной.

ПОЭТУ