Где ночуют боги - Дмитрий Иванов

Потом Антон сделал чертеж в стиле Гамлета, накидал на скорую руку, правда, не на пачке «Примы», а в школьной тетрадке, которую одолжил у Сократа. Чертеж представлял собой дерево, с кроной и корнями; обозначено дерево было схематично, ведь Рампо не был художником. К дереву снизу направлялась с одной стороны горнолыжная трасса, а с другой – скоростная автомобильная. Но перед самим деревом обе трассы сворачивали и объезжали дерево.

Строители обеих трасс, с которыми встречался Антон, признали проблему не очень дешевой. К чему он был готов. У него был кэш в спортивной сумке. Деньги разлетелись стремительно. После встреч со строителями в спортивной сумке осталось триста двадцать долларов, как в казне беднейшей африканской страны. Их Антон потратил тоже быстро – его приятель художник Конст по его личному заказу за триста долларов и за одну ночь сделал символ Олимпиады. Две дороги вели к дереву на горе, потом дерево объезжали и уходили за горизонт. Гора была белой, горнолыжная трасса – синей, а автомобильная – красной. В центре было дерево. Его художник сделал зеленым.

Антон отправил этот символ в креативный штаб, которым до гнева титанов руководил. Но символ был воспринят как призывающий, во‑первых, к превышению бюджета Олимпиады, на тот момент и так превышенного. На это Антон мог, правда, возразить, что превышение бюджета – по крайней мере, это, отдельно взятое – он уже закрыл из собственных средств фактически, но не стал возражать, так как его соглашения со строителями были джентльменскими и он не мог предавать их огласке; и, кроме того, строители свое слово сдержали, они вообще сдерживали свои обещания, когда те подкреплялись «делами» из спортивной сумки Антона.

Во-вторых, креативный штаб Олимпиады смутил цвет дерева. Дерево было зеленым. Что могло быть понято как намек на исламизацию Кавказа, что, в свою очередь, может стать базой для его отделения от России и, как следствие, гарантом нестабильности в регионе.

По двум этим критериям – намек на превышение бюджета и на нестабильность в регионе – символ не был принят как неформатный. Но Антон не был огорчен. Две трассы, горнолыжная и автомобильная, объехали дерево. Груша осталась не на эмблеме, а на горе, на Аибге. Старую грушу спасли Ибрагим с саблей и Антон с кэшем.

Остров нельзя было купить на двадцать долларов, которые остались у Антона на карточке после всех выплат. Ему было грустно думать, что он мог купить остров и жить там красиво. Но чем-то всегда надо жертвовать. Ради новой мечты нужно жертвовать старой.

Миша Минке действительно через некоторое время решил заблокировать карточку Антона, но обнаружил, что заблокировать может только двадцать долларов. Видимо, Миша очень разозлился, когда это увидел, потому что и эти деньги он арестовал. Затем он вызвал Антона на встречу, на которой потребовал вернуть миллион долларов за вычетом двадцати заблокированных. Антон честно сказал Мише, что у него нет этих денег, потому что он их вложил.

Миша спросил:

– Во что?

– В дерево, – сказал Антон.

Миша стал кричать, зачем Антон так сделал, не посоветовавшись с Мишей, потому что у Миши есть бизнес-чутье, а у Антона – нет, зато есть талант, за это Миша его до сих пор и терпит; и что если бы Антон, не имея чутья, спросил Мишу, имеющего чутье, тот бы ему сказал, что вкладывать деньги в дерево – провальный бизнес; многие Мишины знакомые тоже пробовали вкладывать деньги в аутентику, навезли из Азии и Африки и ритуальные столбы, и тумбы для тотемов, но такие вещи годами не продаются, при том что стоят дорого, потому что даже в Москве мало пока чудаков, а большинство – мудаков, которые покупают не шкафы для тотемов, а кровати с балдахинами, и не ритуальные столбы, а кресла для сауны, так что нужно срочно вытаскивать все деньги, которые Антон еще не успел вложить в аутентику, и вкладывать в Олимпиаду, пока не поздно.

Антон сказал:

– Поздно.

Тогда Миша попытался было обвинить Антона в хищении олимпийского бюджета в особо крупном размере. Антону ничего не оставалось, как цинично напомнить Мише, что это он, Минке, доверил другу такую сумму, точнее, это он убедил Путина доверить Антону такую сумму. Так что на скамью подсудимых придется садиться им рядом. Миша хватал ртом воздух, как лещ в рыбацкой лодке, когда Антон это сказал. Антону было жалко смотреть на коллегу. Миша выглядел маленьким, лысым, несчастным и одиноким евреем, который пытается создать положительный образ праздника спорта, а с ним вместе создавать его никто не хочет. Он, Антон Рампо, бросил Мишу при первой же удобной возможности. Конечно, и Изабель его бросит, и еще уведет с собой лучшую половину агентства, и Конст тоже уйдет, потому что Изабель ему пообещает финансирование его экспериментов с жидким силиконовым компом, который можно носить с собой в бутылке. И даже Валек Матвеев бросит его, если соскочит с наркотиков, а если нет – то вот разве что Валек и останется, потому что никто другой не станет терпеть креативщика-наркомана.

Миша больше не требовал возврата денег. С двери личного кабинета Антона в агентстве «PRoпаганда» в Москве по личному указанию Миши в тот же день сняли табличку «Genius. Push». И больше такой таблички в агентстве Миши никогда и ни у кого не было.

Греческую церковь не стали сносить и монастырь для туристов на ее месте решили не строить – выделенных средств из бюджета в какой-то момент стало мало, а монастырь малобюджетный туристам мог не понравиться, так что строить новую православную твердь таджики не стали. Так русское воровство спасло греческую церковь.

Голем Николай, созданный дядей Эдиком, в середине лета нашелся. Он стал олимпийским чиновником и помощником губернатора Краснодарского края. Дядя Эдик говорил, что Ларис сделала очень хороший холодец и, вероятно, мозг Николая работает отлично. Про помощника губернатора, правда, говорили, что он сильно душится – он делал это, чтобы сбить запах дрожжей, он ведь был из теста, и ему все время казалось, что от него пахнет чесноком и морковью – потому что Ларис положила их в холодец. Подчиненные чиновника уважали, некоторые даже боялись. Дядя Эдик пытался увидеться с големом, но не попал на прием.

Всемирный потоп не случился. Правда, осенью и зимой на Имеретинской бухте были сильные штормы. Антон узнал, что во время одного из них был смыт с пирса и пропал без вести – утонул в штормящем море – вместе с жилым вагончиком, в котором его застал шторм, начальник охраны автобазы. Он любил Юрия Антонова и когда-то читал Антону свои стихи:

«Вот море, ему миллион лет, а мне сорок девять.

Вот одна волна…»

А что дальше – он не мог придумать, и Антон посоветовал ему ничего не придумывать, а поставить в этом месте точку.

Бывший глава креативного штаба вспомнил, что обещал мужику-поэту придумать про него сказку с хорошим концом. И придумал. В сказке поэт не утонул. Он попал в подводное царство, где все поют за столом песни Юрия Антонова. Подводное царство душевное, потому что в нем нет мобильных устройств, на которые русские люди променяли свою душу.

Ларис получила от властей новый дом на соседней горе взамен снесенного старого. Дом был большим, от известного бельгийского дизайнера-женщины. Помещение было оснащено системой «умный дом». В системе этой Ларис, правда, так и не смогла разобраться и попросила дядю Эдика ее отключить, что он и сделал и с разрешения Ларис даже разобрал эту систему и унес к себе для экспериментов.

Дети Ларис недавно звонили, обещали приехать из Америки и отвезти Ларис туда, где она жила до войны – в страну души, по которой она скучает. Голубая каска ООН по-прежнему поздней осенью полна оранжевой спелой хурмы. Ее Ларис собирает, а потом привязывает на нитки и сушит на ветру: сушеная хурма сохраняется долго, чтобы ее могли попробовать дети и внуки, когда приедут из города ангелов и повезут Ларис в страну души.

Известный бельгийский дизайнер-женщина, которая проектировала «умный дом» для Ларис, в Сочи построила ряд авангардных проектов. А еще она стала новым мужем бывшей жены Антона – тоже дизайнера и тоже женщины – Лены. Хоть и с большим запозданием, бывшая жена Антона, Лена, открыла в себе свою истинную природу. Цветаеву она всегда любила, но не понимала, что это значит, и только когда познакомилась со своей коллегой, дизайнером из Бельгии, смогла принять себя – когда вместе они однажды ночью пили виски и слушали монгольский бубен, двойной CD. Бывшая жена Антона, Лена, теперь тоже жила в Бельгии, со своим мужем Мэри. В Бельгии жил и Василий, сын Лены и Антона. Но часть времени он проводил у отца – Лена общению сына с отцом никогда не препятствовала.

Василий приезжал иногда к отцу на Аибгу, где Антон теперь жил. Прежний дом Сократа и Аэлиты все же снесли, когда однажды брата и сестры дома не было – они были наверху, у груши, у Ибрагима, а Кучка оставил свой пост – первый раз вышел из дома после того, как у него прошли все болезни. Утром он сам встал на ноги. Вышел из дома и пошел подышать воздухом августа. А когда вернулся – дом уже снесли. За домом следили потеющие, и его сразу разрушили, как только из него вышел молодой жрец. Но тот не огорчился и не удивился – он знал это от Ибрагима, что так будет, а откуда знал это Ибрагим – понять никому не дано. Дом снесли, но на его месте построить никакой спортивный объект не смогли – земля вокруг дома ползла. Так что скоро опять пришлось семье Сократа и Аэлиты строить, точнее, пристраивать дом к старым ступенькам, которые под слоем пыли и обломками стен остались невредимы: они были из камня, и когда пыль с камней сдули, ступеньки все так же блестели от ног, пробежавших по ним за множество лет.