Колокола истории - Андрей Фурсов

С виртореальностью происходит пуантилизация социального контроля: каждому — по персональному «колпаку». Виртореальность — это единство социального контроля и социальной терапии. Она. может создать ощущение полного счастья (что, несомненно, породит киберкульт). Виртуализация реальности — это дереализация мира, т. е. тот же самый эффект, который обеспечивают наркотики. Не случайно П.Вирилио пишет об электронной наркомании и «наркокапитализме электроники».

Становясь не только средством потребления, но и вожделенной целью, виртореальность объективно вытесняет другие цели и таким образом становится средством отчуждения у человека его фундаментальной функции — целеполагания. Уже коммунизм продемонстрировал систему отчуждения целеполагания, но на неадекватной выполнению этой задачи производственной основе. Виртореальность решает указанную задачу на производственной основе, апеллируя не к страху, а к удовольствию, не к светлому будущему, а к светлому настоящему. А потому она значительно более эффективна, чем, например, коммунизм (а может, даже и АСП) в отчуждении целеполагания. Остается надеяться лишь на силу сопротивления западного общества, на его полисубъектность, на традиции и ценности эпохи Великой капиталистической революции, Спедневековья и раннего христианства, способные противостоять посягательствам на человека. Хотя, разумеется, не следует ни преувеличивать чрезмерно силу этих традиций и ценностей, ни забывать о тех тенденциях развития самого буржуазного общества вообще и позднекапиталистического общества в частности, которые работают против этих традиций и против человека, будь то Homo sapiens или Homo sapiens occidentalis.

Конечно, не надо сгущать краски. Но и без этого ясно, что киберпространство может стать мощнейшим социальным оружием сильных против слабых в позднекапиталистическую и посткапиталистическую эпохи. Оно способно скрыть, замаскировать любой кризис, любую новую систему господства, новую систему контроля. Оно и само-то есть не что иное, как средство социального контроля, которое контролируемый с радостью принимает. Виртуальная реальность — это великолепный туннель под реальным миром для перехода господствующих групп капитализма в посткапиталистический мир — в виде его новых невиртуальных, a реальных господ. Господ нового мира, в котором контроль: навязывается не извне, как об этом писали Дж. Оруэлл и Е.Замятин и как это было отчасти в коммунистическом порядке, интериоризирован в качестве «электронного наркотика» и как 6ы вырастает изнутри. Сам же переход в посткапиталистический мир виртуально может быть представлен как достижение конечного пункта развития, «конца истории» (разумеется, либерального), обретения «новой Аркадии»; живущие люди — как «поколение, достигшее цели», а тревожный звон Колоколов Истории — как нежно успокаивающие звуки клавесина. Сиди и слушай. Да и сам переход к новому, все менее единому, менее универсальному и еще более неэгалитарному миру может быть виртуально («уж не сумлевайтесь») представлен как движение к единому глобальному и разумно устроенному миру, где выравниваются различия между странами и классами, где царит стремление к справедливости. Нарастание партикуляризма можно представить опять же под углом зрения справедливости — мультикультурализм, борьба с культурным империализмом. Это — сознательная и полусознательная мистификация реальности, в которой заинтересованы многие группы, стремящиеся закамуфлировать перестройку Капиталистической Системы в иную систему, мир-экономики — в мир-коммуникацию.

О том, что в нынешнем мире, особенно в тех его частях, которые, не будучи энтээровскими, страдают от язв энтээрства, объективно присутствует и даже усиливается тенденция к выпадению из мировых процессов, к замыканию, к деглобализации, на примере Африки интересно рассказывает Ж.-К.Рюфэн. В одной из своих книг он приводит две карты Африки — 1932 и 1991 гг. На первой карте черным цветом были изображены хорошо изученные районы, серым — не очень хорошо изученные, белым — неизученные. На карте 1991 г. черным помечены районы, контролируемые государством, центральной властью, серым — зоны небезопасности, а белым — «новые терра инкогнита», т. е. зоны, куда лучше не соваться, где в течение многих лет идут партизанские или межплеменные войны, где ситуацию контролируют вооруженные кланы и т. д.; зоны, которые объективно выпали из мира, отложились от него. Так вот, черной краски в 1991 г. стало больше, но существенно больше стало и белой краски; белые пятна-32 слились в белые массивы-91. Да и разница есть: «еще не изученные» в первом случае и «уже не изученные» во втором. Произошла дежюльвернизация Африки — и не только Африки.

Не надо сгущать краски, но имеет смысл трезво оценить ситуацию и поставить вопрос: не присутствуем ли мы при очередном, третьем, «закрытии мира» (точнее миров), аналогичному тем, что произошли в IV и XIV вв. н. э. — с упадком в одном случае Римской и Ханьской, в другом — Великой Монгольской империй? Отрицательный ответ на этот вопрос вовсе не очевиден. Глобализация, как уже говорилось, может оказаться виртуальной или, как минимум, не единственной тенденцией развития, очевидна и диаметрально противоположная. Информационное (мир-коммуникация) единство мира может оказаться фиктивным или, по крайней мере, селективным, частичным, имеющим и оборотную сторону — разъединение. У последнего могут быть самые разные причины: политические, экологические, финансовые (как богатство, так и особенно бедность), эпидемические (пандемические).

Деструктивные, разъединительные возможности человека увеличиваются вместе с конструктивными, объединительными, равны им — как минимум. Мир-коммуникация — это не столько единая мировая система, сколько сеть неравномерно и не жестко связанных анклавов, точек Севера в земном (и, как знать, околоземном) пространстве.

Термин «мир-коммуникация» и связанный с ним подход к нынешней реальности позволяет, по мнению А.Матляра, «понять логики мондиализации, не мистифицируя их. В противоположность преподносимой нам глобалистской и эгалитаристской картине планеты эти логики напоминают: мондиализация экономик и систем коммуникации неразрывно связана с созданием новых форм неравенства между различными странами или регионами и между различными социальными группами. Иными словами, это источник новых исключений (из процесса обладания общественными благами. — А.Ф.), Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на принципы, которые лежат в основе создания особых рынков или региональных зон свободной торговли, этих опосредующих региональных пространств между мировым пространством и пространством национального государства. Глобализация сопрягается с фрагментацией и сегментацией. В этом — два лика одной и той же реальности, находящейся в процессе распада и нового соединения.

80-е годы были временем стремления к объединяющей и унифицирующей глобальной культуре, носителями которого выступали крупные транснациональные компании, изгонявшие «культурные универсумы», чтобы обеспечить распространение своих товаров, услуг и сетей на мировом рынке, но они же (80-е. — А.Ф.) стали также временем реванша уникальных, единственных в своем роде культур».[32] Культур, противостоящих универсальной культуре и ее ценностям и соответствующим неким культурно-(этно-)пространственным локусам, зонам или даже точкам. Мировое («глобальное») качество «мир-коммуникации» имеет не столько реальный, сколько виртуальный характер. Точечный, пуантилистский мир, строго говоря, в единой мировой системе и не нуждается. Любая точка этого мира может быть виртуально представлена как «мировая система» — достаточно провалиться в «черную дыру» киберпространства. Вселенная или точка — иррелевантно. Релевантно то, что целые группы могут творить свой мир на основе этой иррелевантности, эксплуатируя ее и с ее помощью эксплуатируя (но уже в другом смысле) других, подключая сюда фрейдизм, генную инженерию и многое другое, о чем мы и не догадываемся. А какие возможности новым господам предоставляет вытеснение социальных конфликтов в киберпространство? Существа из альбома «Человек после человека» Д.Диксона и ситуации типа Фредди Крюгера, преследующего и убивающего свои жертвы в их снах, могут оказаться цветочками, что, однако, не должно ни пугать (пугаться — поздно и бессмысленно), ни лишать воли к сопротивлению. Другой вопрос, сколько времени понадобится людям, чтобы выработать средства сопротивления, адекватные посткапиталистическим формам угнетения и эксплуатации. Над этим нужно думать уже сейчас.

В прежние эпохи сначала возникала система эксплуатации и ее господа, затем формировались угнетенно-эксплуатируемые группы, затем, с еще большим опозданием — адекватные новой системе формы борьбы, сопротивления ей. Нынешняя эпоха, по-видимому, иная. Ее информационный характер позволяет (теоретически, по крайней мере) новым формам сопротивления и борьбы возникать по сути одновременно с новыми формами отчуждения. Дело — за «малым»: превратить: теоретическую возможность в практическую; социальную борьбу позднекапиталистической эпохи за «козыри истории» посткапиталистического мира — в сопротивление формирующимся господам этого мира; так сказать, сработать на упреждение. Ясно, что такую задачу легче провозгласить, чем осуществить. Во-первых, воля к борьбе и ясность мысли — это не самые распространенные из качеств. Во-вторых, социальные конфликты позднекапиталистической эпохи заслоняют, затеняют или просто делают невидимыми конфликтные точки, контуры и объекты борьбы будущей эпохи; конфликты последней как бы свернуты и спрятаны в конфликты сегодняшнего дня и трудно отделить одни от других. В-третьих, что еще более осложняет ситуацию, потенциальные господа посткапиталистического (и посткоммунистического) ныне реально борются с экономическими, социально-политическими и идейными формами Капиталистической Системы, выступая против нее и характерных для нее эксплуатации, угнетения, отчуждения. В такой ситуации сопротивление должно стать особым искусством. Более того, оно должно стать наукой, точнее, опираться на особую науку сопротивления (любым формам господства), которую еще предстоит разработать — как и соответствующую ее идейно-нравственную основу.