В прицеле свастика - Игорь Каберов

НЕ НА ТОЙ ВОЛНЕ

— Где это я? — спрашиваю себя, вдруг очнувшись, В недоумении гляжу в круглые глаза приборов. Выходит, я все еще в кабине истребителя? Вот они, рычаги управления, тумблеры, кнопки. Сижу, пытаюсь очухаться. Кровь стучит в виски, во рту пересохло. Пробую подняться — не хватает сил.

Что же все-таки произошло? Самолет стоит на самой границе аэродрома. Мотор не работает. «Да ведь он же остановился в воздухе на последней прямой», — вспоминаю я.

Товарищи подбегают ко мне, спрашивают, не ранен ли я. Спрашивают, почему меня так долго не было. Спрашивают, почему я один, где майор Мясников.

Мясников... Силюсь припомнить, что произошло с Мясниковым, Но в голове все перемешалось. Иду на стоянку как пьяный. Вот она, наша растрепавшаяся на пару палатка. Вот капитан Дармограй. Ему нужны сведения о результатах полета. Нас обоих — меня и Мясникова — считали здесь погибшими. Но я жив. А Мясников?..

Да, да, мы сопровождали бомбардировщики Пе-2 из 73-го полка. Кто-то из летчиков на Пе-2 был другом Александра Федоровича, и Мясников прямо-таки с детской радостью пошел на это задание. В воздухе они перекликались по радио.

А утром, еще до вылета, Александр Федорович был у нас в эскадрилье, где стоял его самолет. Став заместителем командира полка, он летал по-прежнему с нами. В ранний час Мясников успел обыграть кого-то в шахматы и был в добром, веселом настроении — много шутил, смеялся, рассказывал что-то веселое. Потом он написал письмо своей Матрене Макаровне и шестилетнему сынишке Юрке. Но последовал телефонный звонок из штаба, и вскоре мы были в воздухе.

Бомбардировщики Пе-2 с бомбовой нагрузкой оказались быстроходнее наших «харрикейнов». Набирая высоту, мы отстали от них и встретились с «мессершмиттами». Их было много, этих фашистских хищников со свастикой на крыльях. Но наши бомбардировщики уже пикировали и, не обращая внимания на ураганный зенитный огонь, сбрасывали свой смертоносный груз на головы фашистов, укрепившихся на левом берегу Невы.

Около часа вели мы бой с истребителями противника. Уже давно ушли наши бомбардировщики и вражеские зенитки умолкли, а мы все еще никак не могли оторваться от «мессершмиттов». Их было двенадцать, нас только восемь. Они прикрывались солнцем. И все же нам удалось сбить два «мессера». Тогда фашисты изменили тактику. Одна их группа атаковала нас сверху, а другая снизу. Но Мясников вовремя разгадал этот маневр. В мгновение ока от ведущего нижней пары «мессершмиттов» полетели щепки. Машина перешла в беспорядочное падение и скрылась на фоне леса.

Неожиданно появилась еще шестерка вражеских истребителей. Они оттеснили нес с Мясниковым от общей группы. Мы вынуждены были вдвоем биться с этой шестеркой.

За этой воздушной схваткой наблюдал со своего командного пункта при штабе сухопутной армии командир нашей бригады Герой Советского Союза полковник П. В. Кондратьев. Внимательно следя за боем, он помогал нам в трудные мгновения — давал по радио свои советы, предупреждал об опасности. Но время было на исходе, и Кондратьев дал нам сигнал идти на посадку. Я слышал голос Ефимова, собиравшего группу и с боем уводившего ее на аэродром. Однако мы с Мясниковым не могли последовать за ним. Фашисты атаковали и атаковали. Командир бригады взывал к нам, чтобы мы подержались еще немного. Он сообщил, что со стороны «Большого» (то есть от Ленинграда) идет группа Яков.

— Видите группу? — спрашивал он.

— Видим! — кричал я, опережая Мясникова.

— Им даны указания, сейчас они вам помогут...

Действительно, к нам приближалась шестерка истребителей Як-1. Фашистские летчики сразу же оставили нас в покое и убрались восвояси.

— Спасибо, братцы, за помощь! — прокричали мы по радио своим спасителям и, покачивая машины с крыла на крыло, взяли курс на аэродром. Надо сказать, что горючее у нас было уже на исходе.

Но, видимо, радиостанции на Яках были настроены на другую волну. Между тем наши неизвестные друзья приняли «харрикейны» за вражеские истребители. Два Яка неожиданно вырвались вперед и пошли на нас в атаку,

— Они атакуют, — предупредил я Мясникова.

— Это же Яки, — спокойно отозвался Александр Федорович. — Наши Яки. Они шутят.

Но ведущий Як не шутил. Он дал очередь по самолету майора Мясникова. Машина вспыхнула и стала падать.

Что вы делаете, разбойники?! — кричал я по радио, видя, как охваченный пламенем падает самолет командира. Но голос мой тонул в эфире. Армейские летчики не слышали меня. Меня слышал только полковник Кондратьев. И он видел все происходившее в воздухе. Командир бригады передел мне, что «Якам сейчас подскажут». Но они уже развернулись и бросились на меня с двух сторон.

Что делать? Бить по своим я не мог. Я стал уклоняться, увертываться от Яков. Но их было шестеро. К тому же они пришли со свежими силами. А у меня не оставалось ни горючего, ни сил. Мотор мог остановиться в любую секунду. Оставалось одно: сделать вид, будто моя машина сбита. А как? Ввести самолет в штопор? Но табличка, укрепленная на приборной доске «харрикейна», предупреждала (и я это знал наизусть): «Если до высоты двух тысяч метров машина не вышла из штопора, покидай самолет и пользуйся парашютом». Надпись была сделана неспроста: английский истребитель, войдя в штопор, мог из него не выйти.

Но выбора не было. Улучив удобный момент, я загнал машину в штопор. Виток, второй, третий. Земля и Ленинград вместе с ней превращаются в набирающую скорость карусель. Четвертый, пятый, седьмой, девятый виток. «Вывод!» — кричу я зачем-то самому себе, видя, как вращающаяся земля стремительно надвигается на меня. Вопреки ожиданиям «харрикейн» подчиняется рулям. Он выходит из штопора и, опустив нос, набирает скорость. Вот я уже в горизонтальном полете. Подо мной лес. Высота — четыреста метров. Позади никого. Я даю газ и беру курс на аэродром. На чем работает мотор — не знаю. Бензиномеры показывают нули.

«Ну, „Харитоша“, дотяни, милый, тут же недалеко».

Выпускаю шасси, планирую на аэродром. И в этот момент раздается сильный хлопок. Мотор останавливается. Словно тараканьи усы, прорисовываются перед глазами лопасти винта. И вот посадка...

Записав все, что я смог сказать ему, Дармограй мчится докладывать начальству. Я с трудом добираюсь до кровати и забываюсь в тяжелом сне. Но отдых недолог. Самолет заправлен, и Дармограй поднимает меня. Вскакиваю, а в мыслях Мясников.

— Понимаю, — говорит адъютант. — Но что делать? Александра Федоровича уже не вернешь. Разберутся, накажут кого следует. А сейчас садись и пиши объяснительную. Командир полка велел.

Я пишу короткую объяснительную записку и отдаю ее адъютанту.