Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У рыцаря Юнкера, человека бдительного и даже подозрительного, похоже, тоже имелись некие сомнения.
— Хотите, чтобы я проверил его?
— Как?
— Можно подослать к нему двоих, умеющих управляться с клинком.
Поразмыслив, барон от предложения Юнкера отказался:
— Не нужно. Лучше последим за ним в четыре глаза... А, пожалуй, и в шесть: я велю Хинрику, чтобы Николауса из виду не упускал.
Глава 44
Кто знает тайну, пусть её не выдаёт
иколаус и Ангелика теперь встречались чаще. Не полагаясь более на случай, который мог свести их, а мог и, напротив, самым досадным и обидным образом развести, они загодя уславливались о встречах. Если же по каким-то причинам заранее договориться не могли, им помогала в этом деле верная, добрая и сметливая служанка Мартина. Памятью она отличалась отменной и любое, даже очень длинное, послание могла запомнить дословно. Но дабы запоминать ей было полегче, Николаус и Ангелика складывали послания свои в стихах. К примеру, Ангелика посылала Николаусу, любимому своему, такие незатейливые слова:
Утро настанет воскресное,
И взвеселится народ,
Выйдет из церкви с песнями.
Встретимся мы у ворот.
Мартина, постучавшись в дверь к Николаусу, входила в покои и зачитывала эти стихи. Николаус, задержав её на несколько минут, складывал стихи ответные. Мартина ловила их на лету, затем спешила, бежала по коридорам и лестницам, стуча по каменным плитам деревянными башмаками, и уж скоро зачитывала Ангелике:
Как дождаться утра воскресного?
Мне опутали сердце тоски лианы.
Не найду себе, милая, места, если
Мы не встретимся тотчас у Медианы...
Поразмыслив, Ангелика складывала новые стихи. И бежала обратно быстроногая Мартина, твердила полушёпотом слова, чтобы не забыть. Звонко стучали по камню её деревянные башмаки. Всё передавала Николаусу служанка в точности:
Дневные стихнут голоса и песни,
И с сердца нежного спадут лианы, —
Пусть лишь заденет серебристый месяц
Церковный шпиль в Пылау.
Однажды Ангелика, улучив минутку, когда они остались со служанкой вдвоём, спросила:
— Скажи мне, Мартина... ты девственница?
Очень удивлена была служанка этим вопросом, не ожидала такого:
— Не возьму я в толк, добрая фрейлейн Ангелика, почему вы об этом спрашиваете?
— Всё-таки ответь, — была настойчива юная госпожа.
Помедлила с ответом Мартина, но призналась:
— Нет, я уже давно не девственница, госпожа.
— Кто он? Я его знаю? — всё допытывалась Ангелика.
Уж об этом, как видно, совсем не хотела говорить Мартина. Она молчала, делая вид, что вопросов не услышала.
Но не унималась Ангелика:
— Я знаю его, скажи? Кто он?
Спрятала Мартина лицо, как-то обречённо опустила плечи:
— Простите, но этого я вам не скажу, госпожа. Можете хоть отправить меня на конюшню...
— Ах, Мартина!.. — отпрянула от неё Ангелика. — Ну как ты можешь это говорить! Разве такое было, чтобы я отправляла кого-нибудь на конюшню?
Служанка молчала, словно проглотила язык.
Ну, хорошо, — согласилась Ангелика, — не хочешь говорить, кто он, не говори. Тогда расскажи, как это было.
Мартина пожала плечами:
— Зачем вам это нужно, фрейлейн Ангелика?
— Так много хочется знать. А об этом в книгах не пишут.
— Ладно, расскажу, — уступила Мартина. — Вижу, вы задумали что-то. Но это не моего ума дело... Я купалась.
— Купалась?
— Да, в ручье. В том месте, где его особенно тесно обступают ивы и где можно укрыться от чужих глаз.
— Ты была одна, что ли?
— Нет, я с подругами была. Они из деревни. Мы знаем друг друга с. детства. Но подругам нужно было идти, и они не стали меня ждать. И я собиралась вслед за ними уходить, вышла из воды.
— Как они могли оставить тебя одну? — посочувствовала Ангелика. — Как они...
— Он налетел на меня, как ветер, — перебила её Мартина. — Я хотела закричать, но не смогла, ибо он зажал мне рот. И я молчала, а он говорил, говорил... Он говорил, что я женщина, что я — почва, ждущая семени, что быть почвой, ждущей семени, мне предназначено природой. Он опрокинул меня на траву... на песок... я не помню...
— А ты? — у Ангелики были круглые глаза.
— Но помню, что он был груб и что я очень испугалась.
— И ты была не одета?
— Хорошо, что на мне не было платья, госпожа. Иначе он порвал бы его. Было бы жалко.
— Об этом ли следовало жалеть? И ты не кричала?
— Нет. Он всё говорил, зажимая мне рот. Говорил, что он ветер, что он засеет меня. И если я не люблю ветер, то должна его терпеть. Он говорил без умолку, а сам всё хватал меня, хватал... А потом... — и тут из глаз Мартины брызнули слёзы.
Глава 45
Ни в одной воде не сможет ворона
смыть чёрные перья
добрым малым Хинриком явно что-то произошло: если прежде он был только навязчив в служении своём, то в последние дни стал попросту неотвязчив. Что бы Николаус ни делал, куда бы ни шёл, звал ли он Хинрика или не звал, может, даже прогонял его с глаз, слуга был либо совсем рядом, либо где-то в нескольких шагах (прячется молодой пёс, да не знает, что далеко его видно по торчащим ушам; так зачастую и Хинрика, прячущегося за камнем или за пнём, выдавала его торчавшая шапка). Одно время Николаус думал, что дело в деньгах, что, может, маловато пфеннигов он Хинрику даёт; стал давать больше. Однако сколько бы пфеннигов он Хинрику ни давал, тот и не думал убегать в пылаускую корчму и набираться там пивом, как раньше убегал и набирался; Хинрик, готовый услужить, будто верная собака, поджидавшая хозяина, целыми днями мог вздыхать и сопеть под дверью в полутёмном коридоре. Отчаявшись от Хинрика как-нибудь отделаться, Николаус махнул на него рукой.
Но было и полезное начало в изменении поведения слуги. В том бесконечном потоке слов, что из него всегда изливался и зачастую напоминал бред лихорадящего больного, Николаус
