Голоса потерянных друзей - Лиза Уингейт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы натянуто заулыбались — впрочем, чего еще ожидать от людей, которые не знают, как будет развиваться и куда свернет их разговор.
— Давайте я вам покажу то, ради чего попросила вас заехать, — предложила я. — А потом угостимся барбекю и чаем со льдом, — я нарочно не предложила ему ни вина, ни пива, чтобы наша встреча не напоминала свидание.
Но про еду из кафе и про торт мы вспомнили лишь через несколько часов. Как я и надеялась, Натан оказался не так уж равнодушен к семейной истории, как он сам думал. Запутанное прошлое плантации Госвуд-Гроув захватило нас, пока мы листали первые издания старинных томов, счетные книги, в которых велся учет торговым делам плантации, подсчитывался урожай, приводились краткие ежедневные отчеты о проделанной на плантации работе. Мы даже прочли несколько писем, спрятанных между книгами на одной из полок. В них десятилетняя девочка рассказывала своему отцу, что она делала в школе под руководством монахинь — обыденные сведения по меркам тех дней и бесценные свидетельства прошлого.
Семейную Библию я приберегла на потом, а начать решила с более безобидных и милых деталей. Трудно было предсказать, как Натан отреагирует на эти мрачные страницы семейной истории. Разумеется, он знал, каким было прошлое его родни, и понимал, что происходило на плантациях вроде Госвуд-Гроува во времена рабства. Но каково ему будет лицом к лицу столкнуться с этой жестокой реальностью, пускай и спустя столько лет, когда о ней напоминают лишь пожелтевшая бумага и поблекшие чернила?
Этот вопрос не давал покоя и даже пробудил к жизни моих собственных призраков — ту реальность, к которой мне совсем не хотелось возвращаться. Я и с Кристофером, чье детство можно назвать безмятежным, боялась ею делиться: думала, что он по-другому станет смотреть на меня, если узнает всю правду. А когда все вскрылось, его ранила нехватка искренности в наших отношениях. Так что получается, что правда нас разлучила.
Только поздней ночью я решилась отдать Натану старую Библию в кожаном переплете, полную дат рождения и смерти, отметок о покупке и продаже людей, записей о детях, чьи отцы так и остались не упомянутыми, потому что о таком предпочитали умалчивать. И схему огромного кладбища, которое теперь прячется под фруктовым садом и где старые могилы едва заметны и отмечены разве что булыжником или кусочком дерева, разъедаемым водой, ветрами, непогодой и временем.
Я оставила его наедине с книгой, а сама пошла мыть посуду и убирать со стола. Чтобы дать ему возможность внимательно все просмотреть, я специально медлила, когда вытирала тарелки и наливала нам новую порцию чая. А он в это время, обращаясь то ли к себе, то ли ко мне, говорил о том, до чего же странно видеть все это на бумаге.
— Жутко осознавать, что твоя родня покупала и продавала людей, — тихо сказал он, прислонившись затылком к стене. — Никогда не понимал, почему Робин так рвется сюда переехать. Зачем ей так глубоко во все это погружаться.
— Но это ведь история, — заметила я. — Я пытаюсь внушить своим ученикам мысль, что история есть у каждого. И то, что правда не всегда нам по сердцу, не значит, что мы не должны ее игнорировать. Мы ведь на ней и учимся. Благодаря ей мы понимаем, чего надо избегать в будущем. И стараемся стать лучше.
К примеру, в моей собственной семье поговаривали о том, что родственники по линии отца занимали какие-то высокие посты в эпоху Муссолини и содействовали упрочению зла и стремлению к мировому господству ценой миллионов жизней. После войны семейство незаметно пропало с радаров, смешавшись с простым народом, но заработанные при Муссолини деньги оставило при себе. А я ни разу даже не думала о том, чтобы проверить подлинность этих слухов. Этого мне знать не хотелось.
Почему-то я решила во всем этом признаться Натану, когда вернулась к нему из гостиной и села рядом на диван.
— Получается, я лицемерка, раз втягиваю вас в изучение семейной истории, — замечаю я. — Но мы с отцом никогда не были близки.
Наша беседа свернула на тему взаимоотношений с родителями — наверное, нам обоим надо было на время отвлечься от главного вопроса. Пожалуй, вести разговоры о ранней разлуке с отцом — из-за гибели или из-за развода — куда проще, чем знакомиться с фактами, указывающими на то, что твои предки из поколения в поколение торговали людьми.
Мы оба думали об этом, пролистывая записи о событиях на плантации — своего рода хронику деловой и человеческой жизни, где перечень финансовых поступлений и расходов соседствовал со списком покупки людей, их продажи и смерти.
Я наклонилась пониже, силясь разобрать записанную вычурным почерком историю о гибели семилетнего мальчика, его четырехлетнего брата и сестренки, которой было всего одиннадцать месяцев. Их заперла в хижине родная мать, женщина по имени Карлесса, которую купили у торговца, потому что на плантации не хватало рабочих рук. Видимо, в сезон урожая ей приходилось выходить из дому в четыре утра, чтобы начать свой день с рубки сахарного тростника. Вот она и заперла домик, чтобы с детьми ничего не случилось, чтобы они не потерялись. Может, даже заглянула к ним в полдень, в пересменку, чтобы удостовериться, что все в порядке. Наверное, наставляла семилетнего сынишку, как обращаться с младшими, и успела покормить грудью малышку Афину, которой не было еще и годика, а потом торопливо уложила ее спать. Должно быть, задержалась у порога, встревоженная, усталая, испуганная, мучимая беспокойством, как и любая мать на ее месте. Мы не знаем, как все было на самом деле, но можно представить, что, обратив внимание на холод в доме, она сказала старшему: «Достань одеяло, укутайся сам и брата закутай. Если Афина проснется, возьми ее на руки и поиграй с ней немножко. Я вернусь, когда стемнеет».
А последнее ее указание могло звучать так: «Только огонь зажигать не вздумай! Ты меня понял?»
Но он зажег.
В тот день Карлесса потеряла детей — всех троих.
Эта жуткая история упомянута в журнале. А заканчивается она коротким комментарием, выведенным рукой то ли хозяина, то ли его супруги, а может, надсмотрщика (судя по
