Долгое дело - Станислав Родионов

— К какому врачу номерок, Аделаида Сергеевна?

— О, какая встреча!

— К невропатологу или к этому… к уху-носу?

До служебной двери было метров десять — она всё поняла.

— Нет иду на работу.

— Почему ж не через главный вход?

— Гражданин Петельников, а какая статья уголовного кодекса обязывает ходить через главный вход?

— Все статьи уголовного кодекса обязывают ходить только прямыми путями.

— А знаете, вы остроумнее Рябинина.

Они оттеснились в сторонку, к окну, и теперь стояли, как хорошие знакомые, беседовавшие о болезнях.

— Аделаида Сергеевна, вы любите читать детективы?

— Обожаю.

— При помощи чего, по-вашему, авторы закручивают сюжет?

— Делают преступника умным.

— Наоборот, делают следователя глупым.

— Вы про Рябинина?

— Нет, я про себя.

— Хотите сказать, что если бы знали про эту дверь, то наш с вами детектив давно бы кончился? А между прочим, через эту дверь я ходила сейчас к Рябинину. Не верите?

— Очень даже верю.

— Но его нет, и никто не знает, когда он будет.

— На Рябинина совершено покушение.

— О!

— В него стреляли из-за угла.

— Надеюсь, не попали?

— Промахнулись.

— Кто же стрелял?

— Кто стреляет из-за угла? Какая-то дрянь, — внушительно сказал инспектор.

— Промахнулись, а он не вышел на работу… Испугался сильно?

— Эта дрянь стреляла на людной улице, собралась толпа, свидетели, протоколы… Вот сегодня и разбираются. А завтра приходите, он будет, убеждённо соврал инспектор.

— Будет ли? — усмехнулась Калязина.

— Я вам не сказал, что стреляли холостым патроном. Так сказать, пустой номер.

Они друг другу улыбались. Петельников открыто, поскольку разговор шёл откровенный. Она с нестерпимой любезностью, сквозь которую, как сквозь неплотную занавеску, совиным взглядом зыркало желание узнать, что сталось с Рябининым.

— Какой же смысл хлопать пустым патроном?

— Та дрянь хотела Рябинина запугать.

— А вы её поймаете?

— Вот я и хожу тут…

— Да, вы остроумнее Рябинина, — окончательно решила она, так и не отведя глаз, не моргнув и не покраснев. — Извините, я заболталась, а работа ждёт. Сейчас принесу стульчик.

— Зачем?

— Для вашего товарища, который будет сидеть у этой двери…

Из дневника следователя (на отдельном листке).

Человек устроен сложно и тонко. И выпущен в мир, где всё устроено просто и грубо.

Добровольная исповедь.

Петельников запугивал намёками. Если пугаться, то не надо ходить купаться…

Юристы убеждены, что преступник — трус. Чтобы пойти на преступление, нужно перешагнуть через мораль толпы, не бояться наказания. На это не каждый пойдёт, — тут без смелости ничего не выйдет. Рассудите сами: неужели стоять у станка требуется смелости больше, чем залезть в квартиру? Неужели ходить на службу нужна смелость, а забраться в чужой карман не нужна? А залезть в магазин, где и сторож с ружьём, и сигнализация? А напасть на человека, который, может быть, сильнее его в два раза? Нет, преступник смел.

Так и вижу рябининскую улыбочку, который тут бы мне добавил: «Но подл».

Антимонин не любил уголовных дел, требующих оперативности, а говоря проще, спешки, разъездов и той суматохи, которая пыльным столбом крутится вокруг так называемых актуальных дел. Его привлекали дела солидные, долгие, многотомные, с отсрочками, со множеством экспертиз, — дела, которые звались «хозяйственными». У него и теперь было подобное дело — вот подшил пятый том. И вдруг вчерашний звонок начальника следственного отдела. Включиться в проверку заявления о взятке. Кто-то говорил, что Рябинин с закидонами. Кто-то говорил, что толковый. Кто-то говорил, что зануда. А кто-то, вроде бы Беспалов, говорил, что из Рябинина вышел бы хороший старший следователь. Впрочем, ему начхать: доложит заместителю прокурора города и спихнёт кому-то из коллег.

В дверь постучали.

— Не принимаю! — крикнул Антимонин.

Свои не стучат, никого не вызывал, а для посторонних нет времени. Но всё-таки вошли, тихо и пугливо, как входят кошки, неуверенные в реакции хозяина. Маленькая женщина в мягкой шерстяной кофточке. Таких женщин Антимонин определял за версту. Жалобщица, хлопочет за мужа.

— Вам кого? — спросил Антимонин тем отстраняющим тоном, который не оставляет никакой надежды на разговор.

— Старшего следователя Антимонина…

— Да, я.

— Хочу узнать о муже…

— В приёмную, гражданка, в приёмную.

Антимонин не любил людей, которые шли жаловаться, считая их сутягами и склочниками.

— Вчера вы были вежливее…

— Вчера?

— Да, у меня на квартире.

Антимонин блеснул очками в модной почти квадратной оправе — он слегка откидывал голову, отчего стёкла иногда сверкали коротким лучом. Перед ним стояла невзрачная девушка в какой-то странной, дрожащей позе. Он её видит впервые. Шантажистка? Это любопытно.

— Так вы утверждаете, что вчера я был у вас? — улыбнулся Антимонин, показывая золотые зубы.

— Я жена Рябинина.

— О, извините, не узнал.

Боже, да он её дома и не видел. Что в нём блестит? Он же не в мундире. Нужно было дождаться Вадима. Боже, с чего начинать, что говорить, чтобы не сделать Сергею хуже? Этот блёсткий человек вчера писал протокол и считал деньги…

— Да вы садитесь. Чем могу служить?

— Я хочу сделать официальное заявление.

— Пожалуйста, слушаю вас.

Старший следователь пошевелил пальцами бумаги, как бы показывая, что они под руками и дело за её официальным заявлением.

— Деньги в книгу спрятала я.

— Зачем? — спросил Антимонин заигравшим голосом и как-то расправил плечи, словно за спиной у него были крылья, которые сейчас ему понадобятся.

— Копила на телевизор.

— У вас до сих пор нет телевизора?

— Сергей был против.

— Почему?

— Считает телевизор лишь информатором.

— И хорошо.

— Он считает, что телевидение не трогает сердца, а потому и не развивает личность.

— Оригинально. Но ведь информация — это развитие.

— Сергей говорит, что обилие информации вредит творчеству.

— Оригинально, — заключил Антимонин, разглядывая её, словно всю эту теорию придумала она.

Лида вдруг увидела в лице следователя то незримое осуждение, которое замечаешь бог весть по каким приметам. Что же она делает? Ей хотелось, чтобы он оценил самобытность взглядов Сергея и стал думать о нём лучше. Но вышло наоборот. Не зная этого человека, она пришла открыто, а тут надо хитрить…

— Почему ж Рябинин на допросе не сказал, что деньги для телевизора?

— Он не знал.

— Муж — и не знал?

— Я хотела потихоньку купить и поставить. Он бы смирился.

— И долго копили?

— Месяца три откладывала.

— Кто-нибудь знал?

— Нет, никто.

— Тогда чем объяснить, что заявивший о взятке знал номера купюр?

— Да?

Вот как они ловят… Наверное, так ловил и Сергей. Больше он не будет. После этой истории он сразу же уйдёт с работы, уйдёт от преступников и от такого вот своего коллеги, к которому нельзя прийти с открытой душой. Она встанет перед Сергеем на колени и будет стоять до тех пор, пока он не напишет при ней заявление об уходе. Пусть работает библиотекарем — он любит книжки. Пусть вернётся в геологию, к Гостинщикову техником.

— Я сказала не так.

— Ну, скажите так.

— Деньги я одолжила у разных людей, и номера мог кто-нибудь подсмотреть.

— Назовите этих людей, — попросил Антимонин и сделал бездельное движение рукой якобы за бумагой, чтобы записать фамилии.

— Да?

Некрасивая жена у Рябинина, немодная. В каком-то платочке, в какой-то бабушкиной кофте. Глаза кошачьи, иногда вроде бы зеленеют. Скуластенькая. Ведёт себя странно: не то рассерженно, не то обиженно. Ей бы просить, ей бы заплакать. А она врёт и не краснеет.

Лида даже не краснела. Боже, что говорить дальше? Да в надо ли — он не поверит, что бы она ни сказала. Не солнечный день, а его одолевает блеск, который прыгает с очков на рот, на золотые зубы. Она даже не краснеет. Умирающий не краснеет — он кричит.

— Я сказала не так…

— Скажите так.

— Я нашла эти деньги на улице и спрятала в книгу.

— Где, когда?

— Позавчера, на улице… Суворова, у сберкассы… лежат пачечкой на асфальте…

— А прохожие?

— Идут и не видят. Я и подняла.

— Кому-нибудь говорили про находку?

— Никому.

— Как же об этом узнал заявитель?

— Могли мне нарочно подкинуть, чтобы потом заявить…

— Допустим. А как же подкинувший узнал, что вы их положите в четвёртый том сочинений Тургенева?

— Да?

— Товарищ Рябинина, вы же не умеете врать.