Прекрасные и обреченные - Френсис Фицджеральд

Если бы ты меня вдруг возненавидел, покрылся язвами, как прокаженный, сбежал к другой женщине, морил меня голодом и бил — как нелепо это звучит! — я бы все равно желала тебя и, невзирая ни на что, любила. Я ЗНАЮ, любимый.

Уже поздно. Я открыла все окна, и воздух на улице тихий и ласковый, как весной, нет, более юный и переменчивый, чем весной. Почему весну принято изображать юной девушкой, почему эта иллюзия, приплясывая и распевая противным голосом, в течение трех месяцев разгуливает по нелепому в своем бесплодии миру? Весна — это тощая старая кляча с выпирающими наружу ребрами, куча отбросов в поле, которую солнце и дождь иссушают и отмывают до состояния не предвещающей ничего хорошего чистоты.

Через несколько часов ты проснешься, любимый, — и снова будешь страдать, испытывая отвращение к жизни. Приедешь в Делавэр или Каролину, или в другое место, никому не нужный. Не верю, что среди живущих на земле кто-то рассматривает себя как недолговечное создание, вроде предмета роскоши или излишнего зла. На свете очень мало людей, которые, заявляя о бесполезности жизни, признают собственную никчемность. Возможно, они думают, что, провозглашая губительность человеческого существования, спасают от разрушения свою значимость и ценность. Только нет, никому это не удастся, даже нам с тобой…

И все-таки я тебя вижу. Там, где ты проезжаешь, деревья окутаны голубой дымкой, слишком красивой, чтобы сохраниться надолго. Нет, куда чаще встречаются бурые квадраты вспаханной земли… они лежат вдоль железнодорожных путей, как грязные простыни из грубого коричневого холста, сохнущие на солнце. Живые и в то же время похожие на детали неведомого механизма. Отвратительное зрелище. Природа, неряшливая старая карга, спит на них с любым фермером, негром или иммигрантом, которому вздумается ее покрыть…

Вот видишь, стоило тебе уехать, и я написала письмо, полное презрения и отчаяния. А это лишь значит, что я люблю тебя, Энтони, каждой клеточкой, всем, что есть способного любить у твоей

ГЛОРИИ».

Надписав конверт, она легла на кровать, сжимая в руках подушку Энтони, будто силой любви могла превратить ее в живое теплое тело. В два часа слезы на глазах высохли. Устремив в темноту неподвижный горестный взгляд, Глория предавалась воспоминаниям. Не щадя себя и обвиняя в многочисленных воображаемых грехах, она создавала образ Энтони сродни принявшему мученическую смерть и воскресшему Христу. Именно таким он, вероятно, и виделся себе в приливе очередного приступа сентиментальности.

В пять Глория еще не спала. Таинственный скрежещущий звук, прокатывающийся каждое утро по окрестностям, подсказал, который сейчас час. Она услышала звонок будильника и увидела желтый квадратик света на казавшейся нереальной пустой стене напротив. Почти созревшее решение без промедления ехать на Юг притупило горе, сделало далеким и абстрактным, а потом оно и вовсе ушло вместе с отступающим на запад мраком. И Глория уснула.

Когда она проснулась, вид пустой кровати рядом снова пробудил тоску, которая, впрочем, рассеялась с наступлением безразличного в своей неотвратимости ясного утра. Глория испытывала неосознанное облегчение, завтракая в одиночестве и не видя перед собой усталого озабоченного лица Энтони напротив. Теперь, когда она осталась одна, желание привередничать по поводу еды пропало. Она решила, что будет разнообразить завтрак лимонадом и сандвичем с помидором вместо опостылевшей яичницы с беконом и тоста.

Тем не менее в полдень, обзвонив нескольких знакомых, включая военнообязанную Мюриэл, и выяснив, что все с кем-нибудь встречаются в обед, Глория дала волю тихой жалости к себе и своему одиночеству. Свернувшись калачиком на кровати, она взяла карандаш и бумагу и написала Энтони еще одно письмо.

Ближе к вечеру курьер принес срочное письмо, отправленное из какого-то маленького городка в Нью-Джерси. Привычные фразы, в которых явственно слышалась приглушенная тревога и неудовлетворенность, были до боли знакомыми и подействовали успокаивающе. Как знать? Возможно, армейская дисциплина закалит Энтони и приучит к мысли о необходимости работать. Глория свято верила, что война закончится, прежде чем Энтони отправят на фронт. Тем временем они выиграют дело и смогут все начать заново, на сей раз совершенно по-другому. Прежде всего заведут ребенка. Невыносимо жить в безысходном одиночестве.

Прошла неделя, прежде чем Глория смогла оставаться дома и при этом поминутно не плакать. Город не баловал интересными событиями. Мюриэл перевели в госпиталь в Нью-Джерси, где увольнения в Нью-Йорк давались раз в две недели, и с этой утратой Глория начала понимать, как мало друзей завелось у нее за все годы, прожитые в Нью-Йорке. Знакомые мужчины служили в армии. «Знакомые мужчины»? Она почему-то решила, что все мужчины, которые были когда-либо в нее влюблены, считаются друзьями. Каждому из них она в свое время была дороже всего на свете. Но где они теперь? По крайней мере двоих уже нет в живых, человек десять женились, а остальных разбросало по всему миру от Франции до Филиппин. Интересно, вспоминает ли кто-нибудь о ней? Как часто и что именно? Большинство, наверное, представляет себе семнадцатилетнюю девочку, юную сирену, какой была Глория девять лет назад.

Девушки тоже разъехались в разные стороны. В годы учебы Глорию не любили. Она была слишком красива и ленива, не ценила чести быть ученицей школы Фармоувер и не горела желанием стать в будущем Женой и Матерью с большой буквы. Девочки, которых никто не целовал, с возмущенным выражением на заурядных, но не слишком добродетельных личиках намекали, что у Глории в таких делах богатый опыт. Потом эти девочки разъехались, кто на восток, кто на запад или юг, вышли замуж и превратились в «людей», предрекающих Глории «плохой конец» при каждом удобном случае. Бедняжки не понимали, что плохих концов не бывает и что они, как и Глория, не являются хозяйками своих судеб.

Глория перебирала в памяти посетителей серого дома в Мариэтте. В то время казалось, у них с Энтони нет недостатка в общении, и она тешилась верой, что все гости с тех пор в некотором роде ей обязаны. Их моральные обязательства рассматривались как некое подобие десятидолларовой купюры, и в случае надобности Глория, так сказать, может потребовать возвращения иллюзорного долга. Но все эти люди исчезли, разлетелись, как солома, загадочным образом пропали, ушли, кто из жизни Глории, а кто из жизни вообще.

К Рождеству Глория утвердилась в решении воссоединиться с мужем, и на сей раз оно проявилось уже не в виде всплеска эмоций, а как стойкая потребность. Она собиралась известить Энтони о приезде, но отложила поездку по совету мистера Хейта, который каждую неделю ждал слушания дела в суде.

Однажды в конце января, прогуливаясь по Пятой авеню, пестревшей мундирами и стягами добродетельных наций, Глория встретила Рейчел Барнс, с которой не виделась уже почти год. Даже вызывавшая в прежние времена стойкую антипатию Рейчел вдруг стала истинным избавлением от скуки, и дамы отправились вместе в «Ритц» попить чая.

После второго коктейля они заметно оживились и прониклись друг к другу симпатией. Говорили о мужьях, Рейчел — с присущим всем женам тщеславием, не касаясь сугубо личных вопросов.

— Родмэн служит сейчас в чине капитана за океаном, в Интендантском корпусе. Решил, что обязан поехать, а в другой род войск его не возьмут.

— Энтони в пехоте. — При этих словах щеки Глории зарделись, что отчасти являлось следствием выпитого коктейля с виски. С каждым глотком в ее душе креп страстный, оказывающий удивительно взбадривающее действие патриотизм.

— Кстати, — сообщила Рейчел через полчаса, когда они выходили из отеля, — не желаешь со мной поужинать завтра вечером? Придут в гости два очень милых офицера. Готовятся к отправке за океан. Думаю, нужно постараться и устроить для них приятный вечер.

Глория с радостью приняла приглашение. Записывая адрес, она по номеру узнала фешенебельный многоквартирный дом на Парк-авеню.

— Страшно приятно было с тобой повидаться.

— Да, просто замечательно. Я очень рада.

Этими тремя предложениями была предана забвению некая ночь в Мариэтте два года назад, когда Энтони и Рейчел без особой нужды проявляли друг к другу не в меру пристальное внимание. Глория простила Рейчел, а та, в свою очередь, — Глорию. Рейчел получила прощение и за то, что стала невольной свидетельницей самого грандиозного бедствия в жизни мистера и миссис Пэтч.

Время течет, идя на компромисс с миром.

Происки капитана Коллинза

Два офицера, оба капитаны, являлись представителями вызывающей всеобщее восхищение военной профессии пулеметчиков. За ужином они с напускной скукой называли себя членами «Клуба самоубийц». В то время все, кто служил в недоступных для всеобщего понимания родах войск, именовали себя подобным образом. Один из капитанов, закрепленный, по наблюдениям Глории, за Рейчел, был высоким, похожим на лошадь мужчиной лет тридцати с красивыми усами и уродливыми зубами. Второй офицер, капитан Коллинз, круглолицый и розовощекий, самозабвенно смеялся всякий раз, когда встречался взглядом с Глорией. Он сразу же проникся к ней симпатией и в течение всего ужина забрасывал глупыми комплиментами. После второго бокала шампанского Глория решила, что впервые за много месяцев с приятностью проводит время.