Звонкий ветер странствий - Андрей Бондаренко

«Мать их всех, да, побольнее!», – грязно выругался запоздало прозревший внутренний голос. – «Это же они, уроды законченные, поедают утренние трупы! Кстати, братец, тем мордам, которые расположились на помосте, мертвечины что-то не предлагают. Может, эти важные господа ждут свежатины, то бишь, парного мяска?

– Безухов, исчадье ада! Немедленно лезь вниз! – скрипнув от ярости зубами, велел Егор. – Плевать мне, что ты не успел нежные ладошки обмотать тканью! Я, вот, тоже не успел… Лезь, не рассуждая! Время начинает поджимать! Как только спустишься, так сразу же дёргай за верёвку… Всё, пошёл!

Егор надёжно пристроил за плечами двухпудовый (без малого) бочонок с порохом, успокаивающе подмигнул Васильеву и Ерохину:

– Ну, посматривайте здесь, бродяги! Ага, Ванька уже спустился, дёргает, шустрик, за верёвочку. Ну, с Богом!

«Ай, да Александра Ивановна! Ай, да умница!», – восторгался благодарный внутренний голос. – «Такую верёвочку подобрала, лучше и не бывает! В меру толстая, в меру шершавая, ладони не скользят…».

Его ноги коснулись земли, под каблуками сапог что-то мерзко и противно захрустело. Егор снял с плеч бочонок с порохом, аккуратно пристроил его рядом с Ванькиным, и только после этого внимательно осмотрелся. В жёлтом лунном свете печально белели пирамидальные груды человеческих костей.

«Понятное дело», – неприязненно вздохнул внутренний голос. – «Черепа съеденных персон маори торжественно насаживают на колья забора, видимо, для устрашения многочисленных соседей и врагов, а остальные кости – безо всякого почтения – разбрасывают куда попало…».

Егор осторожно выглянул из-за вертикального ребра скалы – до задней стены нужной хижины было порядка пятидесяти метров. От строения до беззаботно-празднующей толпы дикарей вёл слабо-понижающийся («Градусов двенадцать-четырнадцать – по отношению к горизонтальной плоскости», – определил на глазок зоркий внутренний голос), пологий склон.

– Что будем делать дальше, Александр Данилович? – шёпотом поинтересовался Ухов.

– Хватаем бочки и вместе с ними тихонько перемещаемся к задней стене хибары, – принялся перечислять Егор. – Потом пытаемся сквозь щели в стене рассмотреть, кто находится внутри. Если там содержатся наши, в чём я совершенно уверен, то ты меня подсаживаешь, я ловко залезаю на соломенную крышу и проникаю внутрь этого хлипкого домика. Ты же будешь находиться снаружи и из-за угла внимательно наблюдать за праздником туземных ублюдков. Если от помоста, где расположились молодожены, в сторону нашей хижины направятся некие нежданные ревизоры, то ты сразу же поджигай шнур у одного из бочонков и запускай его (бочонок, то есть) вниз по склону. Ничего сложного, Ваня, справишься… Всё остальное тебя не касается, твоя задача – старательно наблюдать за кровавыми уродами и не упустить нужного момента…

– А куда направлять бочку-то? – по-деловому уточнил Ухов-Безухов.

– Куда направлять? Направляй…, направляй прямо на помост, где расположились туземные вожди! Молодожёны? А пошли все они – в одно нехорошее мест! Меньше народится новых людоедов…

Задняя стена хижины, сплетённая – наподобие забора – из толстых и тонких ветвей деревьев, была тщательно обмазана тёмно-красной глиной, так что, о смотровых щелях пришлось сразу же забыть.

Егор тронул Ухова за плечо и, молча, показал пальцем – сперва на бочонки с порохом, потом на соломенную крышу туземного домишки. Ванька понятливо кивнул головой и, чуть присев, сложил ладони рук в специальный «замок», готовясь принять в него командирский сапог.

Ещё через две-три секунды Егор был на соломенной кровле, бесшумно прополз к самому её центру, но, не перелезая через конёк на другую сторону крыши, видимую со стороны деревни. Сжимая в одной руке рукоять ножа, он другой рукой осторожно раздвинул толстые пучки соломы и заглянул вниз.

В просторной комнате, по углам которой застыли четыре полутораметровые фигурки идолов-тотемов, горел, немного коптя, большой смоляной факел, в свете которого хорошо были видны все присутствующие: Гертруда и Томас Лаудрупы, два раненых шведских матроса, перевязанные какими-то грязными и окровавленными тряпками, и единственный туземный сторож – личность приметная и, явно, неординарная.

Охранник, неподвижно стоявший у низенькой входной двери со скрещёнными на груди руками, был облачён в светло-зелёный плащ (без рукавов, длинной до колен), сшитый из какой-то грубой ткани. Часовой был ещё совсем молод, а, вот, выражение лица у него было – свирепей не придумаешь. А, может, всему виной были изощрённые татуировки, покрывающие физиономию маори: от его рта – в разные стороны, по всему лицу – шли спиралью две чёрные толстые линии, пересекаясь между собой на лбу этого красавчика. Да и жилистые, очень толстые руки дикаря-охранника, почти полностью испещрённые красными и синими узорами, выглядели крайне угрожающе и весьма неаппетитно.

«Словно бы какой-то сумасшедший чудак-импрессионист измазал синюшные руки недельного покойника свежей кровью!», – прокомментировал невозмутимый – в минуты реальной опасности – внутренний голос. – «А сам юноша, скорее всего, сын здешнего вождя. Или просто – очень-очень доверенное и заслуженное лицо, которому поручили присматривать за драгоценной добычей…».

Угрюмый туземец, видимо, что-то почувствовав или услышав, резко задрал голову вверх. Егор взглядом – на десятые доли секунды – встретился с ярко-жёлтыми, хищными глазами маори и тут же метнул нож. Сталь клинка послушно пробила грудную клетку дикаря, и он, громко и противно скрипя зубами, медленно сполз по поверхности двери на пол хижины, застеленный квадратными, светло-бежевыми циновками.

«Ну, чисто дикий зверь!», – очень уважительно прокомментировал внутренний голос. – «А глаза-то – прямо волчьи, блин кровавый, людоедский…».

Несмотря на это происшествие, никто из четырёх узников не издал ни единого звука, что было крайне странным и неправильным. Егор, оперативно сделав в соломенной кровле отверстие нужного размера, спрыгнул вниз, умело сгруппировавшись при встрече с полом.

Израненные шведские моряки пребывали в бессознательном состоянии, а, вот, Гертруда и Томас… С ними, явно, было что-то ни так. Томас расположился у дальней стены, исступлённо обнимая руками худые колени, его глаза были крепко зажмурены, а подбородок и чуть приоткрытые губы мелко и жалко дрожали. Герда сидела на корточках рядом с сыном, безвольно опустив руки на циновки пола, и неподвижно глядела прямо перед собой. Её лицо заметно постарело и подурнело, а в глазах плескалась бесконечная тоска и полная безысходность.

«Вся одежда на Гертруде – цела и невредима!», – с облегчением подметил зоркий внутренний голос. – «Следовательно, эти сукины дети её не насиловали, что уже просто превосходно…».

Он тихонько прикоснулся к тонкой руке женщины и негромко спросил:

– Герда, что с тобой?

– А, Данилыч…, – чуть повернув голову, равнодушно протянула датчанка тусклым и бесцветным голосом. – Пришёл… Спасибо, конечно… Убей нас всех и уходи…

– Почему, Герда, почему?

– Людвиг погиб… У Томаса от пережитого отнялись ноги и язык… Он не может ни говорить, ни ходить… А я? Что я – без Людвига? Как я – без Людвига?! Как??? Отвечай!!!

Гася вспышку женской истерики, которая в данный момент была совершенно некстати, Егор отвесил Гертруде парочку полновесных пощечин и громко объявил:

– Жив твой драгоценный Людвиг! Понимаешь меня, дурочка датская? Понимаешь меня? Жив!!!

– Ты меня не обманываешь? А, Данилыч? Не обманываешь? – женщина смотрела на Егора с такой безумной мольбой-надеждой, что на его глазах – невольно – навернулись не прошеные слезинки.

«А что было бы с нашей Александрой Ивановной, если коварной Наоми-сан удалось бы вернуть тебя, братец, в Будущее?», – взволнованно спросил растроганный внутренний голос. – «Санька же, наверняка, сразу бы распознала подмену. Зарезала бы она этого очередного потомка Меньшикова Александра Даниловича, в гости не ходи…».

– Не обманываю я тебя, Герда! – горячо заверил Егор. – Подобрали мы его – уже поздним утром – в камнях берегового рифа, на который так неосторожно напоролась «Луиза». Пять ран у адмирала, но все не смертельные. Моя Александра говорит, что будет Людвиг жить. Непременно будет!

Про то, что у адмирала не всё ладно с плечом, пробитым подлой туземной стрелой, он, понятное дело, говорить не стал…

Гертруда изменилась – самым кардинальным образом – в считанные секунды: бодро вскочила на ноги и, нетерпеливо сверкая внезапно ожившими глазами, которые разбрасывали во все стороны яркие искры надежды, забросала Егора целым ворохом коротких вопросов:

– Где мы сейчас? Куда идти? Где Санька и Людвиг? Кто понесёт Томаса? Надо будет подниматься на скалу, используя канат? Ерунда, поднимемся…

– Папка жив? – неожиданно подал голос парнишка. – Как хорошо-то! Я снова заговорил? Может, и ноги мои ожили? – он, опираясь на руку Егора, с трудом поднялся на ноги, сделал первый неуверенный шажок, за ним – следующий…