История ордена тамплиеров (La Vie des Templiers) - Марион Мелвиль

Если и правда, что комиссия не имела права вмешиваться в творимое архиепископом Сансским, то вне сомнения, личного вмешательства Жиля Эйслена в его двояком качестве хранителя печати и папского представителя было бы достаточно, чтобы задержать, а может быть, и предотвратить эту массовую казнь. Эйслен поостерегся сделать такой шаг: в Курии для Ногаре и Плезиана дела оборачивались плохо, и можно было полагать, что отставка канцлера предрешена. Оба архиепископа соперничали в рвении перед королем и жертвовали тамплиерами ради собственного честолюбия.

13 мая при допросе брата-сержанта Эмери де Вильерле-Дюка разыгралась душераздирающая сцена. Он видел, как накануне в телегах везли на казнь пятьдесят четыре брата ордена; и продолжая клясться, что все грехи, приписываемые ордену Храма, — чистая клевета, заявил, что из страха перед подобной смертью сам бы не устоял, если бы от него потребовали признания в том, что он убил самого Господа.

Казненные 12 мая — сожженные заживо на кострах, разложенных на полях близ крепости Сен-Антуан — приняли смерть с величайшим мужеством, к возмущению королевских хронистов, которые написали: «Но страдая от боли, они в своей погибели ни за что не пожелали ничего признать: за что их души <…> будут вечно прокляты, ибо они ввели простой люд в превеликое смятение».[563] По словам другого свидетеля, тамплиеры не переставали кричать, что «их тела принадлежат королю, а души Богу».

Пятеро других тамплиеров были сожжены в Париже 27 мая, один из них, Жак де Таверни, был исповедником короля. Архиепископ Реймский велел сжечь девять братьев ордена в Сансе приблизительно в то же время: таким образом, всего оказалось шестьдесят восемь жертв. Сколько еще умерло в темнице? Этого никто никогда не узнал.

Осознавшие, наконец, собственное бессилие и истинные намерения короля, уполномоченные отложили расследование до октября. Осталось только два защитника ордена Храма, — рыцари Гийом де Шанбонне и Бертран де Сартиж; Рено де Провен был отрешен от должности, а Пьер Булонский сумел бежать. Быть может, последний и был одним из девяти тамплиеров, которые позднее объявились на Соборе во Вьенне и которых папа Климент бросил в темницу.

Уполномоченные чаще заседали не в приорстве, а в доме, названном «Змеиный», который принадлежал аббатству Фекан в приходе св. Андрея, покровителя ремесел. Узники, представленные комиссии, отныне были только свидетелями обвинения, озабоченными тем, как согласовать сказанное ими с признаниями, которых добивались инквизиторы и епархиальные комиссии. Значительная часть сохраняла, однако, сожаление о навсегда утраченном образе жизни ордена; к монотонному признанию непристойных и абсурдных ритуалов они примешивали воспоминание о подлинной церемонии принятия в орден Храма, церемонии серьезной и прекрасной, предваряющей монашескую жизнь не слишком суровую, но достойную и почетную. Из ста двадцати семи статей обвинения, собранных Ногаре, они признали только три или четыре, касающиеся их вступления в орден Храма, то есть те статьи, которые легисты ставили на первое место и по поводу которых допрашивали инквизиторы. Что до всего остального, то тамплиеры отвечали (за малым исключением), что ничего не знают, и уполномоченные поостереглись настаивать. Таким образом, приписывавшееся храмовникам отречение от Христа оставалось делом необъяснимым, немотивированным, безосновательным, бессвязным — отрицанием, за которым не стояло никакого альтернативного признания. 5 июня 1311 г., более чем восемнадцать месяцев спустя после начала папского расследования, уполномоченные собрались в Мобюиссоне, чтобы формально закрыть дело. Был выслушан двести тридцать один свидетель, привезенные из всех провинций, то есть очень малая часть сообщества французских тамплиеров, если считать, что во Франции существовало более пятисот командорств. Протоколы были отосланы в Курию в ожидании открытия Вьеннского Собора.

Подобные комиссии, заседавшие и в других странах Запада, не смогли собрать никаких убедительных доказательств вины. В Испании, где тамплиеры пользовались всеобщим уважением. Собор, состоявшийся в Саламанке в 1310 г., отбросил все обвинения в ереси. В Мае Деу, главном командорстве королевства Майорки, братья произнесли прекрасную и энергичную речь в защиту своего Дома. На Кипре, где вся знать, горожане и священники засвидетельствовали храбрость, набожность и добрую славу тамплиеров, единственная противоречащая нота прозвучала от командора ордена Госпитальеров.

Труды английской комиссии, сведенные под заглавием «Diminutio laboris» (Умаление труда), включали невероятное количество россказней из вторых рук, распространяемых народом, а нередко и духовенством. Это были банально недоброжелательные по отношению к монахам рассказы, какие нравилось повторять мирянам. Орден утратил свою популярность в этой стране, где его отождествляли с иностранцами — провансальцами и гасконцами, которых ненавидели, или же с финансовыми агентами Рима, которых не любили еще больше. Но, за исключением одного отступника, обвиняемые с полным убеждением утверждали, что их собратья, находящиеся во власти французского короля, возводили на себя напраслину из страха или по принуждению.[564]

Стремясь сформировать представление на основе общественного мнения, которое господствует в деле тамплиеров, сталкиваешься с одним противоречием. На уровне простых человеческих отношений монахи-воины не были нелюбимы; за время процесса никто не приходил жаловаться на них. Но невысказанные подозрения приставали к ордену из-за его автономии, независимости власти. Это отчасти рождалось и из таинственности, которой тамплиеры окружали свои церемонии. Сомнение вызывало и давнее обвинение в сговоре с сарацинами. Более чем столетие все поражения, понесенные крестоносцами, обычно приписывали предательству, в особенности — предательству духовно-рыцарских орденов, в частности, — тамплиеров. Извратить факты было нетрудно; но быть может, истинный источник подобной атмосферы осуждения следует искать в едких обвинениях императора Фридриха II, созвучных главной теме процесса; как мы помним, император обвинил братию ордена Храма в слишком радушном приеме дамасских послов и в тайном присутствии при отправлении мусульманских ритуалов. Логически отступничество тамплиеров должно было бы привести к открытому признанию исламской веры, к тому, чтобы «поднять палец и провозгласить Закон», за отсутствием этого — отступничество, в котором обвиняли их, обращалось в ничто. Это, возможно, наилучшее доказательство невиновности тамплиеров.[565]

Когда в октябре 1311 г. во Вьенне собрался Собор, Климент V считал свое положение определенно укрепившимся. Вопреки всему, он выходил победителем из авиньонского испытания, поскольку «процесс над памятью Бонифация VIII» перерос в «расследование о добром рвении короля».[566] Подобный компромисс был выторгован новым камергером короля Ангерраном де Мариньи, заменившим Ногаре в качестве ближайшего советника Филиппа Красивого. Ибо, как это хорошо понял Ногаре, оправдаться в споре с покойным Папой означало для Филиппа допустить, что король мог бы оказаться виновен и его действия подверглись бы суду, в данном случае — суду Святого престола. Договорились (в явном противоречии с общеизвестными фактами), что король в деле Ананьи действовал по просьбе «неких кардиналов или иных особ римской Курии», и духовная власть, после длившихся в течение десяти лет бурь, под коими рухнул орден Храма, вновь обрела теоретическое верховенство над властью светской. Ногаре получил отпущение грехов, Ангерран де Мариньи — Золотую Розу{94} и признательность Климента V.

Во Вьенне первое впечатление членов Собора представляется скорее благоприятным для ордена Храма; в начале ноября явилось девять братьев, дабы взять на себя его защиту. Кажется, они утверждали, что тысяча пятьсот или две тысячи тамплиеров прятались в горах в окрестностях Лиона и готовились помочь в защите ордена. Трудно поверить, что было столько спасшихся, но Климент испугался, бросил девятерых братьев в темницу и удвоил собственную охрану. В послании Филиппу он просит поторопиться с приездом, ибо король всегда заставлял себя ждать.

В течение декабря обсуждали форму, которую следовало придать процессу ордена Храма; почти все члены Собора согласились просить защиты для ордена. Только пять человек голосовали за его уничтожение: Жиль Эйслен, к тому времени ставший архиепископом Руанским, и четверо других французских клириков. Однако большинство полагало, что выбор защитников следует оставить за Папой. Вполне определенно обозначилась оппозиция против всякой попытки светского государя присвоить имущество ордена Храма: всех интересовала, увы, не участь тамплиеров, а дележ добычи.