Белый камень Эрдени - Аркадий Стругацкий

… - Понимаешь, — рассказывала Стебликова, когда, уже успокоившись, они вышли на Дворцовый мост, — мы все тебя искали, ждали. И Иван Герасимыч хотел на тебя взглянуть. Игорек… — Ирина запнулась, — Гривосвятов даже не поверил, что ты без тренировки, в кедах метр девяносто семь взял…

— Метр девяносто пять, — равнодушно поправил Митрохин.

— Нет, девяносто семь, — погладила его руку Ирина, — там потом перемеряли…

— Ну, а дальше?

— А потом все наши «ниишники» пошли в «мороженое». А потом я к тете Клаве пошла. Это сестра папина, — пояснила Ирина, — она на Добролюбова живет. А ее дома не оказалось. Ну, а потом пошла я через садик… — Ирочка прерывисто вздохнула, и Митрохин сжал ее ладонь. — Они все сзади меня шли, эти двое… Сначала просто заигрывали, потом всякие гадости стали выкрикивать. Я бы от них запросто убежала, а тут этот, из кустов… А тут — ты! А как ты их всех троих, Боря! — она восхищенно глянула на Митрохина. — Каратэ, а я и не знала.

— Какое, к черту, каратэ, — сказал Митрохин, — освирепел я просто, когда он тебя ударил. О каратэ я и понятия не имею.

— Ну да… — усомнилась Ирочка, опять погладив его руку. — Давай, Боря, зайдем к нам, а? Я тебя с папой познакомлю. Он у меня знаешь какой!

— Вот только на работу ему теперь к восьми, — вспомнилась Митрохину утренняя новость.

Ирочка засмеялась, тряхнула волосами. Митрохин глянул на нее и в который уже раз за сегодня подивился: до чего же красива! Как же он раньше-то не замечал?

— Ирина, — спросил он, — а мама?

— Мама умерла три года назад, — глухо ответила Ирочка, — три года и четыре месяца.

Они проходили мимо какого-то длинного обшарпанного забора. Сеял дождь и было безлюдно. Митрохин остановился, повернул Ирину к себе лицом, обнял ее и поцеловал. Она всхлипнула и погладила ладонями его лицо. Больше они не останавливались и не разговаривали до самого ее дома.

— Ну беги, — сказал Митрохин. — До завтра. Привет папе. Ты его не пугай, не рассказывай про драку.

— Ага. Боря… — начала было она, но не договорила, засмеялась и махнула рукой: — До завтра!

Через час добравшись до дому, Митрохин отпер свой почтовый ящик, глянул. Две газеты и записка. Так, интересно… «Была, не застала, буду завтра. В.». Лаконизм. Телеграфный стиль. Завтра, стало быть… Нет, завтра никак не годится. Вроде бы теперь никогда уже не годится. Вот ведь дела-то какие, друг ты мой Боря…

К лифту они подошли одновременно с соседом. Митрофан Прокопович, против обыкновения, на Митрохина не накинулся, а глянул и отвел глаза: — Кхе-кхе… — Трезв он был и тих.

— Домой? — спросил Митрохин, держа палец у кнопочного пульта, спросил на предмет выяснения нужного соседу этажа.

— Домой… — вздохнул тот.

Митрохин нажал кнопку. Поехали. Помолчали.

— Эх, — сказал Борис, — не будем ссориться, Митрофан Прокопыч! Ей-богу, надоело. Извините, коли виноват.

— А чего ссориться-то, — закряхтел сосед. — Ни к чему это дело. Тут вот лаешься, психуешь, а потом «кондратии» хватит — ив ящик. Разумно это, я тебя, Боря, спрашиваю? Разумно?

— Конечно же, неразумно! — обрадовался Митрохин.

При выходе из лифта Борис жестом пригласил соседа пройти первым, и тот вышел, кивнув светски.

— А я твою Вешку давеча накормил, кошку, стало быть, — сообщил сосед, имея в виду Борисову Векшу. — Она ко мне по балкону перебралась. Мяукала, голодная. У-у, злыдень! — шутливо ткнул он кулаком в митрохинский живот. — Не кормишь! Так она ж хомяка твоего сожрет, а потом тебя самого.

— Ну спасибо вам, Митрофан Прокопыч, ну спасибо! — поблагодарил старика Митрохин, отпирая дверь. Прошу!

— Попозже разве, — пожевал губами сосед. — А и ты, Боря, заходи, когда вздумаешь.

— Спасибо, спасибо.

— Не на чем.

Митрохин вошел в свою однокомнатную холостяцкую квартиру, купленную три года назад старшей сестрой единственной его родней на белом свете, зажег свет, включил телевизор и пошел на кухню, готовить еду себе и кошке. Векша уже вилась у его ног со своим извечным: «Дай! Дай!», иногда переезжавшим на совсем уже душераздирающее: «Дав-а-а-ан!!» Борис дал ей колбасы. Отстала, слава богу.

Борис вернулся в комнату, поглядел, как на обеззвученном экране широко разевает рот певица, словно бы норовя откусить от всунутого в рот микрофона. Митрохин дал звук: «…па-рус мой, парус… бе-е-лая птица…» Нет уж, пусть лучше Векша мяучит. Он выключил телевизор, вытянулся на диване, заложив руки за голову.

Весь сегодняшний день вспомнился ему, весь день во всех подробностях. И Татьяна Антоновна с ее лорнетом, с ее Диккенсом (странно, что только теперь он ее вспомнил), Сонечкина могила, Калуга… И этот вариант «Эрмитажа» — блестящее конструкторское решение, и бог Инти с его сдвинутыми жезлами, и радостно-ошарашенное, а потом такое печальное лицо Пласкеева. И соревнования на «Комете», Валера, Дима Сергеев, Гривосвятов-чемпион, и эта драка в саду, и Ирина…

«Что ж это? — думал Митрохин. — Что? Почему мне так невозможно, необъяснимо все удавалось сегодня? Что это — случайное везение? Непрерывная цепь случайного везения?…» Он вспомнил первое, искреннее изумление Бочко-Задонского, когда положил ему на стол тот самый четвертый вариант. Ну ясно же — он просто не ожидал от Митрохина такого. И никто небось не ожидал. Это мог сделать только Серега Пересветов, только он один из всей их группы. А Серега заболел как раз… Митрохин вспомнил затем непроизвольно сорвавшуюся фразу Николая Павловича на выставке: «Как вы, неспециалист…» — и так далее. И — презрение ученого к самому себе. Он, Митрохин, опять ухватил, чужое. Чужое, чужое! А эти прыжки, черт бы их побрал? Эта прыть, чемпионство это в кедах?… Любимец публики… И второе место у поскучневшего, хмурого перворазрядника Сергеева, Сергеева, который до сих пор ходит на тренировки. Чужое, и тут чужое! А Стебликова? Наверняка ведь у нее кто-то был, есть кто-то, у такой красивой, веселой? Ведь любила она наверняка кого-то до сегодняшнего вечера. Ведь не его же, Митрохина, в самом-то деле. Опять — чужое? Он сказал ей: «Привет папе…», а она? Что она хотела сказать перед этим: «До завтра»? «А что будет завтра, Боб? Что будет завтра, конструктор-самородок, инковед-самородок, чемпион-самородок, что? Ох и выпил бы я сейчас, ох и выпил бы! И — никого…» Митрохин скрипнул зубами, замотал головой.

В дверь деликатно позвонили.

Он встал, постоял, охватил лицо ладонью, потом отомкнул дверь и увидел соседа.

— Отдыхаешь? — спросил Прокопыч. — Не помешал?

— Какое там помешал! — обрадовался Борис. — Входите, пожалуйста.