Возмущение праха - Наль Подольский

Усталость, однако, брала свое, и я залег спать рядом с Валькой. Я еще опасался, из-за сеанса, не впадем ли мы с ней в сексуальное озверение, но сейчас симптомов как будто не наблюдалось.

Долго спать не пришлось: дети, зная свои права на кормежку, через три часа подняли ор, но отдохнуть мы успели.

Рыжая нарочно меня не рассматривала.

— Неужто уже привыкла? — слегка удивился я во время завтрака. — А я еще нет.

— Ясное дело: я же вижу тебя все время, а ты — когда бреешься. — Она вышла из-за стола и вернулась из спальни со складным зеркалом, которое поставила на столе. — Привыкай.

Я не удержался от смеха, хотя, возможно, в простых реакциях на сложные обстоятельства была своя житейская мудрость.

Что же, раз получил премию, надо воспользоваться. Будем ковать железо, пока горячо.

Однажды у одного домушника я при аресте отобрал запасной паспорт, выдан в Тирасполе на имя какого-то Пендюрина, шестидесятого года рождения. Показал нашим экспертам: паспорт подлинный. Посылал в Тирасполь запросы, в милицию, жилконтору, военкомат — ответы одни и те же: архивы не сохранились, все сгорело, пока они там воевали. Проверил по молдавскому и всероссийскому розыску — такая фамилия не значится. Выходило, что паспорт чистенький, и я его тогда припрятал.

Надо было искать умельца. В Петербурге я знал троих, но надежной кандидатурой был только один. Он работал с паспортами давно, и то, что его до сих пор не пришили, значило, что не стучит и что с его продукцией никто не засыпался.

Чтоб его найти, пришлось попотеть, и вдвойне — чтобы вспомнил общих знакомых и взял заказ. Но зато дальше следить за его работой было одно удовольствие. Первым делом он дал мне два черных конверта от фотобумаги, чтобы я засунул в них все страницы, кроме той единственной, где имелась фотография, — парень почему-то менял паспорт, и фотка была всего одна.

— Чтобы я не видел вашей фамилии и номера документа, — пояснил он, — все делать буду при вас.

Я начал понимать секрет его долголетия.

Он меня тут же сфотографировал и, сделав отпечаток, высушил его спиртом, а негатив и пробные отпечатки сжег. Затем отделил старую фотографию и занялся копированием с нее печатей — это была самая трудоемкая часть работы. Готовый паспорт я получил через четыре часа, считая с момента, когда постучал в его дверь.

Вальке паспорт не очень понравился.

— Пендюрин… — она скептически сморщила нос, — для мужчины фамилия несолидная.

Я оценил ее сдержанность: мол, сама не собираюсь навязываться. У нее-то была отличная фамилия: Шумская.

— Да, — сказал я, — давай так и сделаем.

Через две недели мы оформили бракосочетание, и я получил совсем уже новый паспорт с Валькиной фамилией. Девчонка в ЗАГСе одобрила мое решение: кому же охота жить на свете Пендюриным. А дети и так уже были Шумские.

Но все это случилось уже потом, а сначала, едва успев стать Пендюриным, я прочитал в газете некролог о себе самом, от Барельефа и Угро вместе: оказалось, я всегда стоял на страже закона и пользовался авторитетом среди товарищей.

Мне и дальше пришлось следить за газетами, чтобы убедиться в эффективности своих действий. Когда речь идет о серьезной работе, любая недоделка опасна.

Отвезенные мною в Москву информационные бомбы сдетонировали через десять дней после рассылки. Материал опубликовали сначала совсем уж бульварные газеты, как-то: «Скандалы», «Ужасная газета» и «Криминальная хроника», на которые никто не обращает внимания. Но в течение недели в ситуации разобрался московский корреспондент «Шпигель», добыл по своим каналам какую-то информацию и грохнул целый подвал под заголовком «Русские развлекаются». Там было письмо Кобылы, выдержки из моих фонограмм, часть фотографий, а также пересказ дипломатических сплетен о том, как в некой секретной лаборатории безобразно надругались над трупом заместителя министра иностранных дел, причем зачинщик этого свинства — генерал Чешуйцев пострадал сам и превратился в полуживотное, в монстра.

Вдова генерала, вместе с якобы лечившим его врачом, опубликовала опровержение, что-де ее муж скончался после тяжелой и продолжительной болезни, а буржуазной прессе должно быть стыдно наживаться на человеческом горе. Но пронырливые репортеры отметили, что генерала похоронили без помпы и в закрытом гробу.

Затем последовали и другие некрологи: полковник Коржихин погиб при исполнении служебных обязанностей, а профессор Щепинский скончался от сердечного приступа.

И наконец, посреди ночи вспыхнул пожар в филиале Института физиологии мозга на Боровой улице. У пожарников случились неполадки с насосами, и здание сгорело дотла.

Еще через месяц в новостях промелькнуло сообщение, что, будучи на отдыхе в Турции, утонул в Черном море русский ученый, биолог и медик Харченко.

Я же постепенно налаживал новую для себя жизнь. Купил за бабки сперва аттестат, потом диплом ВУЗа, понятно, молдавский, а не петербургский — зачем рисковать, закончил курсы менеджеров и начал работать в приличной спокойной фирме, имея в виду поднабраться опыта, а потом открыть свое дело. Обзавелся правами на тачку и, проезжая мимо, иногда краем глаза поглядывал на Институт Крота на Каменном острове, — если судить по внешним признакам, происшедшие с «Извращенным действием» катаклизмы их никак не затронули. Значит, если они когда и узнают, что я жив, для претензий ко мне оснований не будет. Понемногу я начал забывать всю эту историю, получая удовольствие от того, что из памяти с каждым днем выветривались те или иные подробности.

57. КРОКОДИЛ

Живущие должны будут подвергнуть как себя, так и умерших одному и тому же процессу воскрешения, и только чрез воскрешение умерших живущие могут воссоздать и себя в жизнь вечную.

Год мы прожили спокойно и тихо. Характер у Рыжей хороший, в постели мы друг друга устраивали, так что я на сторону не шастал, и причин для конфликтов не было. Дети росли здоровые, веселые, Валька с ними управлялась отлично, и даже был разговор, что можно бы и еще одного.

Но иногда по ночам, когда не спалось, у меня словно кто спрашивал — такая плавная жизнь, почему она и зачем? Будто пустячка, привычной мелочи не хватает — нерва какого-то, что ли. Но я этим мыслям хода не давал, ибо чувствовал, что именно с них может начаться путь к поискам приключений, от чего я давно зарекся.

Рыжая по-прежнему числилась работающей в психушке, но в отпуске за свой счет. Я ей внушил, что в дурдом возвращаться не стоит, а, если уж есть тяга к деятельности, лучше открыть свою фирму, к примеру по уходу на дому за старичками или больными. Поэтому, когда отпуск закончился, она отправилась туда исключительно с целью забрать свою трудовую книжку и сказать «до свидания».

Домой она пришла, имея вид несколько смущенный:

— Ругаться станешь?

— А что, есть из-за чего?

— Это уж как рассудишь…

Оказалось, в психушке с персоналом полный завал. Увольняются один за другим, а за больными-то все равно смотреть надо… Главный врач рассказывал обо всем этом столь жалостно, что Валькино сердце дрогнуло, и она согласилась отработать еще пару месяцев, пока в больнице не появятся практиканты.

— Ладно, месяца два продержимся, — пожал я плечами, — но французы говорят: лучше иметь мягкий шанкр, чем мягкий характер. Поговорка отчасти, заметь, медицинская, тебе как бы по профилю.

На дежурство Валька ходила трижды в неделю, два раза днем и один раз ночью. С детьми мы тем не менее управлялись, но комфорта в жизни стало меньше. Впрочем, речь шла всего о двух месяцах, и беспокоиться об этом всерьез было бы глупо. Но почему-то каждый раз, когда она туда уходила, я держался настороже, видно по старой памяти ожидая от этой психушки дурных сюрпризов. И оказалось, предчувствие не обмануло.

Однажды она вернулась домой вроде как озадаченная, и, хотя старалась вести себя как обычно, видно было — что-то ее достаточно серьезно напрягает. Спрашиваю, в чем дело, — отвечает: просто устала, с психами, мол, общаться — не детишкам леденцы раздавать. Ладно, говорю, отдыхай, а сам думаю: раз у нее появилась пища для размышлений, явно неприятная и такая, что приходится темнить от меня, что это может быть? И вообще, какие события бывают в дурдоме? Кого-то привезли, или увезли, или убили — вот и все. Инстинкты ее сейчас нацелены главным образом на безопасность семьи. А у нас все кругом гладко. Что может семье угрожать? Только вести из прошлого. Но оттуда-то она никого не знает, кроме Философа.

Дождался я вечера и говорю:

— Ну что ты маешься? Так ведь совсем изведешься. Я и без тебя знаю: привезли в твой дурик Философа.

— Откуда я знаю, кого привезли? Он же мертвый! — А у самой губы трясутся, пора успокаивать.

— Был мертвый, а теперь уже год, как его оживили: видишь, до чего наука дошла. Он первый, на ком это дело испробовали.