Учитель из Меджибожа - Григорий Полянкер

«Что ж это значит? — долго и мучительно думал Илья. — Неужели среди немецких солдат еще остались люди с чистой совестью, с благородной душой? Есть, значит, там, в стане врага, и такие, которые ненавидят проклятого Гитлера, ужасную войну, жестокие преступления против человечества?»

Глядя на этого солдата, убедился, что это так. Есть настоящие люди и среди них!

И в мозгу Ильи мелькнула мысль, надежда: он выживет и этот человек ему поможет.

Прошло еще немного времени, и сосед достал из-под койки цветастую коробочку с домашним печеньем, протянул ему:

— Возьми, Эрнст, попробуй… Это мне жена из дому прислала. Моя Кетэ… Сама, бедная, мучается, голодает, по каждую неделю отрывает от себя и присылает мне мое любимое печенье. Ешь… Оно очень вкусное, попробуй…

— Данке шён… — с трудом произнес Илья. И хоть не до еды ему было теперь, он испытывал такую мучительную боль, все же взял коржик, попробовал, чтобы не обидеть человека. — Данке шён. Очень вкусно… наверное, хороший человек твоя Кетэ… Очень хороший…

Сосед просиял. Он на глазах преобразился.

— Да… Моя Кетэ прекрасный человек… Душевный… — оживился Ганс Айнард. — Она мне четыре месяца назад… Что я говорю — четыре месяца и десять дней тому назад родила дочь… Наш первенец… Я еще не видел своего ребенка… Дорис назвала она нашу дочурку… Дорис…

Глаза соседа увлажнились. Он достал из-под подушки фотографию и протянул ему:

— Вот они…

Илья взял в руку фотокарточку и увидел миловидную молодую женщину. Она держала на вытянутых руках сверток, из которого виднелось маленькое личико.

Боль мучила, но Илья пристально всматривался в это фото. Не хотел признаться, что ему теперь ничего не мило, ничего в голову не лезет. Но, взяв себя в руки, мотнул головой, тихонько промолвил:

— Яволь… Хорошая жена у тебя, камрад, и чудесная дочурка…

Так постепенно, лежа рядышком, оба раненые подружились.

Ганс понемногу поднимался, с помощью костылей мог передвигаться. Он помогал Эрнсту всем, чем мог, не допускал, чтобы кто-то обижал «этого русского дьявола», осторожно кормил его из ложечки, успокаивал, вселял в него надежду.

Ганс почти каждый день, лежа на койке, писал жене и дочурке, не преминул черкнуть несколько слов о своем соседе. И жена Кетэ в своих ответах посылала незнакомому Эрнсту приветы и просила не забывать угощать печеньем и другими сладостями человека, который, видать, так одинок и не имеет родных… И еще Кетэ сообщала мужу, что она частенько вырывается на часок-другой в кирху и молит бога за него и этого Эрнста, чтобы они вышли живыми из дикого кошмара…

Ганс гораздо раньше Эрнста начал ходить, выписался из госпиталя, и начальник оставил его у себя в команде личным шофером…

И после этого Ганс не забывал своего товарища, частенько приходил к нему и приносил, что только мог достать, делился с ним всем. А при удобном случае говорил начальнику самые похвальные слова об Эрнсте, который, отлично зная немецкий язык, мог бы быть у него переводчиком. Лишь бы выздоровел!

Ганс болезненно переживал, что жена там мучается с грудным ребенком, бедствует и живет в полуразрушенном после русских бомбардировок доме, что осталась с самыми скудными средствами к существованию, а он, Ганс, ничем ей не может помочь. Он все откровеннее стал говорить своему другу о ненависти к войне, презрении к Гитлеру, к тому, что немцы творят на оккупированной территории. Он уже не скрывал своих крамольных мыслей, понимая, что Россию фашистам не завоевать никогда, что фюрер толкает страну в пропасть. Ганс осторожно стал допытываться, как русские относятся к тем немцам, которые переходят или попадают к ним в плен.

И Эрнст все подробно объяснял…

Дружба с этим простым рабочим человеком немало помогала Илье в его сложном и неопределенном положении. В его лице он нашел доброго друга и спасителя. И некоторые солдаты, видя, как шофер шефа по-дружески относится к этому больному, тоже стали смотреть на него другими глазами.

Несколько раз Ганс повторял Эрнсту свою большую просьбу: если с ним, с Гансом, случится беда, — а его мучило предчувствие, что он не выберется живым из этой войны, — пусть тогда Эрнст, коли сам уцелеет, напишет Кетэ правду…

Ганс вскоре узнал о своем друге все — тот никакого отношения к фольксдойчам не имеет. Он догадывался, что этот человек из России, более того, кажется, еврей с Украины, Подолии. Но все скрыл в своей душе. Даже боялся лишний раз об этом подумать, — кто-то ему сказал, будто в гестапо вскоре будут применять такие аппараты, при помощи которых смогут узнавать мысли каждого солдата…

Шло время. Ганс таки добился своего: начальник оставил Эрнста в команде переводчиком. Наступило время, когда и сам выписался из госпиталя. Долгое время были вместе. Но скоро Ганса отправили на передовые позиции, и пути их разошлись. Илья не представлял себе, что он может сообщить Кетэ и Дорис о своем товарище, который был так далеко. И как он узнает о его дальнейшей судьбе? Мучился, терзался, но лгать не умел. Что с Гансом — не знал. А писать, ничего не зная, не хотелось. Зачем же зря растравлять ее раны.

Кроме всего, в большом жизненном водовороте потерял адрес жены товарища. Так ничего он и не сообщил Кетэ.

Если он этого не выполнил сразу же по окончании войны, то уже незачем было писать много лет спустя.

Илья не мог себе простить, что он не сдержал слово, данное товарищу. Как ни напрягал память, не мог вспомнить адреса. А посылать письмо «на деревню дедушке» вряд ли имело смысл.

Но, должно быть, все же бывают на свете чудеса!

Однажды весенней ночью, когда тяжелые сны туманили сознание, Илья вдруг увидел в своем воображении Ганса. Тот стоял у его изголовья с глазами, полными уныния, отрешенно смотрел куда-то вдаль и тихонько шептал: «Эрнст, если жив останешься и узнаешь, что со мной беда стряслась на фронте, сообщи моей жене Кетэ и дочурке Дорис… Запиши и запомни их адрес…»

И в это мгновение Илья подхватился. Он вспомнил точный адрес семьи товарища! Это было какое-то чудо.

Боясь, как бы адрес снова не улетучился из головы, Илья подбежал к столу и записал. И тут же сел за письмо Кетэ — пригласил ее к себе в гости.

Много времени прошло, и ответа не было. Илья решил, что адрес, пришедший ему на память, оказался не совсем точным. Хотя письмо долго бродило по стране, все же после известных перипетий нашло адресата. Возвратившись из Николаевки, Илья застал необычный конверт. В глаза бросилась знакомая подпись: «Кетэ Айнард».

Сердце дрогнуло — неужели она? Значит, он сдержал слово, данное товарищу столько лет тому назад! И почувствовал облегчение. Словно камень свалился с души.

Илья разорвал конверт и стал читать аккуратно выведенные женской рукой строчки:

«Дорогой Эрнст!

С огромной радостью и волнением читали мы с дочкой Дорис Ваше письмо. Как бы радовался мой Ганс, если б имел возможность после такой войны получить от Вас весть, что Вы живы!

К сожалению, его нет в живых. 8 марта 1945 года, буквально накануне окончания войны, он погиб.

Ох, как мечтал он вернуться домой. Особенно страстно хотелось ему обнять свою маленькую Дорис!

А теперь обращаюсь к Вам, мой любимый Эрнст. Разрешите так и впредь Вас называть. Вы для меня и моей Дорис совсем не чужой человек! Много о Вас мне рассказал мой муж во время последнего отпуска в конце 1943 года, писал о Вас почти в каждом своем письме. Вы были тогда очень молоды и красивы. Имели огромное влияние на Ганса и его друзей. Все мы жили надеждой на лучшее. Все, что Вы им говорили, сбылось.

Я особенно была взволнована и горда тем, что мой муж и его друзья спасли Вам жизнь.

К сожалению, адресов друзей моего мужа не смогу Вам сообщить. Возможно, и удастся кого-нибудь из них встретить, тогда пришлю непременно.

Я полагаю, что Вам уже теперь немало лет и Вы давно женаты, имеете свою семью. Кем Вы работаете?

Хотя я Вас ни разу не видела и много времени прошло с тех пор, как Вы расстались с моим мужем, я все же Вас знаю. Среди многих фотографий, которые мне прислал Ганс, есть фото, где Вы вместе с Гансом. Одно из них — высылаю Вам.

Меня только удивляет: почему Вы так много лет молчали и не давали о себе знать?

Простите, что пишу на немецком языке. Надеюсь, Вам нетрудно будет перевести…

Всегда буду с нетерпением ждать от Вас писем.

Сердечный привет шлем Вам.

Кетэ Айнард, Дорис Айнард.

Вайсефелс на Заале, Мюльбер, 9».

Илья отложил письмо и долго сидел молча, погруженный в тяжкие думы.

Значит, нет уже Ганса Айнарда. Под конец войны, в марте сорок пятого, сложил он свою честную голову. Столько презренных преступников, гестаповцев, чьи руки обагрены кровью, возвратились домой, разгуливают там, в Германии, по улицам и паркам, прожигают жизнь. Уйдя от справедливого возмездия, они там, видно, занимают высокие посты, мечтают о новой войне, об Освенцимах и Майданеках. А этот Ганс, добрый и благородный, простой шофер, лежит в холодной чужой земле!..