Агитбригада (СИ) - Фонд А.

Но ни завтра, ни послезавтра в город я так и не попал. Во-первых, вернулся заведующий и первым делом устроил мне допрос по поводу отцовских записей. Еле-еле я выкрутился.

Во-вторых, экзамены. Заведующий позволил мне сдать экзамены только за седьмой класс. Мол, сдача за два класса пагубно повлияет на неокрепшую детскую психику (ага, то есть записать на меня выплату за якобы неисправный станок и отправить с агитбригадой по деревням и сёлам — это не повлияет, а вот экзамены — повлияют!). И даже Сухомлинского мне процитировал, для аргументации очевидно. Я в пединституте изучал и Сухомлинского, и остальных светил педагогической науки и мог бы в этом деле дать заву сто очков фору. Но не стал лезть на рожон, ясное дело, зав не хочет выпускать Генку из своих лап, пока не завладеет миллионами Генкиного отца.

Ну хоть так, будем, значит, «есть слона по кусочкам».

В школе ко мне подошел толстячок Ванька, который также был в пятой бригаде, и сказал:

— Капустин, ты же помнишь, что скоро «День Комсомола» и у нас конкурс самодеятельности? Виктор сказал, что ты номер готовишь.

Я на всякий случай кивнул.

— Через два часа у нас будет общая репетиция в малом актовом зале, но Виктор договорился, что наша бригада прямо сейчас пойдёт и порепетирует свой номер. Так что пошли, я знаю, что у тебя больше нет занятий.

Пришлось идти, раз обещал.

В актовом зале, который представлял собой просторную комнату с небольшой сценой, на которой даже занавеса не было, зато стояла трибуна и по центру висел портрет Ленина, уже все собрались. Очевидно, здесь проходили всякие официальные мероприятия не очень торжественного характера. Для концертов был ещё и большой зал.

— Ну что, Капустин, — без предисловий сказал Виктор, — ты обещал подготовить номер. Мы тебе дали время. Теперь показывай, что ты там подготовил.

Народ подсел поближе. Все с интересом уставились на меня.

— Парни, кто там, закройте дверь на засов, — велел Виктор, — не хочется, чтобы из седьмой бригады опять наши идеи слямзили.

— Да, там Гришка, он такой! — загомонили пацаны.

— Тихо! Ша! — велел Виктор и повернулся ко мне, — давай, Капустин!

У сцены лежали разные музыкальные инструменты. Я взял гитару, пробежал по струнам, вроде звучит нормально.

Так, что же им спеть? Праздник приурочен ко Дню комсомола. Значит, нужно что-то душещипательно-патриотическое.

Перебирая струны, я запел про «мои мысли, мои скакуны…».

— Так! Стоп! Стоп! — прервал меня на втором куплете Виктор, — что за ерунду ты тут нам поёшь?

— Патриотическую, — удивился я, ведь в той жизни я привык, что эту песню исполняли на всех концертах, приуроченных к государственным праздникам.

— И что там патриотического? — нахмурился Виктор, — ты слова посмотри какие! Человек не в состоянии совладать даже со своими мыслями, какой же он строитель коммунизма? Нет, он настоящий мироед! Не годится!

Также была категорически отбракована песня про «ты неси меня река», как мещанская, да и остальные песни тоже не понравились. Что подтвердило моё наблюдение, что песни моего времени никак не могут нормально восприниматься в другое время. Социум нужно подготовить. Иначе — не зайдёт даже самый-самый расчудесный шлягер.

— Мда, Капустин, — с горечью покачал головой изрядно расстроенный Виктор, — хорошо, что я предполагал, что тебе нельзя доверять, и ребята подготовили запасной номер. А вот если бы не было его? Ты бы всю бригаду опять подвёл!

Пацаны из бригады обличительно зашумели.

— Тихо, братцы! — велел Виктор, — давайте ещё прорепетируем номер, пока общая репетиция не началась. Коля, выходи, давай! Ванька, где ты там?

Парни полезли на сцену, а я остался сидеть в зале. Уши мои пылали.

Да уж. Неудобно получилось. Но кто же знал! Все авторы о попаданцах писали, что стоит герою провалиться во времени и спеть что-то из современного репертуара, как он сразу становился звездой, а песня — шлягером. Вруны!

Я сидел в зале и смотрел на номер, который подготовили воспитанники к конкурсу. Смотрел и вообще ничего не понимал. Вот этот номер:

… на середину сцены выходит Колька. На голове у него рыжий парик, волосы стоят дыбом. Но пластмассовом носу — красный шарик. Он одет в какие-то нелепые пёстрые одёжки, покрытые разноцветными заплатками. На шее у него жёлтый атласный шарф, а в петлице — огромная бумажная хризантема. Тоже жёлтая.

Ну ладно, но это ещё не всё.

Двое пацанов на балалайках исполняют «Из-за острова на стрежень…». Сбоку «выплывает» фанерная лодка, на которой красуется огромная надпись «Гипотенуза».

Колька начинает петь:

Гипотенуза! Люблю я вас!

Гипотенуза, ловите шанс!

Не будьте глупою, Гипотенуза.

Бригада пятая даёт аванс.

Затем Колька ударяет себя ладонью по лбу, и из парика идёт дым. Тогда он ударяет концом трости об пол, из трости тоже идёт дым.

Колька изображает испуг, хватается за сердце, и сердце зажигается под одеждой красным (вшитая лампочка).

Затем выбегают остальные парни и сперва по очереди, затем хором, декламируют патриотические стихи. Всё это время Колька то кривляется, то нажимает на лампочку на сердце.

Очевидно, для них это было смешно и круто. Потому что парни репетировали радостно и воодушевлённо. Явно этот номер им очень нравился.

А вот мне почему-то стало грустно.

В город вырваться удалось лишь через четыре дня. И то потому, что я сказал, что срочно вызывают на агитбригаду. Хотя я действительно планировал туда заскочить, мне нужно было в Вербовку, и я лелеял смутную надежду, что авось-таки агитбригадовцы туда ещё раз поедут. Ведь не все представления там состоялись.

Но сперва я хотел вызволить одноглазого Филимона Поликарповича (ну и имечко, надо будет сократить его как-то, а то язык сломаешь, пока дозовёшься).

В общем, я свистнул у наших коробку с гримом и рыжий парик. Позаимствовал на время. Савелий Михалыч, он же товарищ Гук, продолжал пребывать в своём эфемерном мире, я выследил, когда он ушел к Никифоровне за чекушкой и стянул его рабочую робу. Вообще-то у мастера-наставника (так он официально именовался) было две робы. В одной он работал и распивал чекушки, а другая была парадная. Она просто висела в шкафчике и её никогда не надевали. Вот её я и стянул. А также новенькую фуражку с козырьком. И на робе, и на фуражке была аббревиатура, я хз, что это, но выглядело внушительно и официально. Есть надежда, что жильцы коммуналки тоже не поймут. Завершал образ последний штрих — я позаимствовал у нашей кастелянши увесистую книгу-гроссбух за позапрошлый год, в которую она записывала, кому и что выдавала.

И вот, вооружившись таким реквизитом, я отправился по адресу, где проживала гадалка. Был день, точнее позднее утро, я шел по городу N и поёживался, ветер вяло таскал туда-сюда опавшую листву, зябковатые туманы по утрам приносили сырость, которая оставалась почти до самого обеда. Тепла солнца уже не хватало. В общем, погода так себе.

У нужного дома я остановился и, воровато оглянувшись, проскользнул в подъезд. Легко взбежал на второй этаж и ещё чуть выше, на полпролёта. Дальше этажей не было, но из прежних времён оставалась лестницы на чердак. Сейчас на этом пролёте жильцы держали всякий хлам: старые санки, лыжи, какие-то тазы, поломанную мебель, старые торшеры и прочую дрянь.

Аккуратно я примостился так, чтобы меня не было видно, если кто-то из жильцов выйдет из квартиры. Я аккуратно намазал лицо телесным гримом, добавил пару штрихов тоном потемнее, сделал более выразительными скулы и квадратным — подбородок, заострил нос, дорисовал пару морщин на лбу и мешки под глазами. Состарил себя капитально. Мой опыт работы аниматором на египетских курортах очень пригодился.

Загримировавшись, я натянул парик, пригладил его, чтобы волосы не торчали как у придурка, сверху нахлобучил фуражку, натянул робу, взял в руки гроссбух. Всё, образ сформирован.