Лишь одна музыка - Викрам Сет
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Могу поспорить, Генри говорит всем и каждому, что скрипка создана для них. Могу поспорить.
— Полагаю, это часть его работы.
— Черт возьми, на чьей ты стороне, Майкл? — говорит Пирс одновременно жалобно и злобно.
— Да ладно тебе, — говорю я, кладя ему руку на плечо.
— Аукцион начинается через двадцать минут. Как мне до него дожить? — спрашивает он. — Я не могу сосредоточиться на газете, я не хочу вести бессмысленные разговоры, и я не решаюсь пить.
— Как насчет ничего не делать? — предлагаю я.
— Ничего не делать? — говорит Пирс, уставившись на меня.
— Да, — говорю я. — Пойдем вниз, сядем и вообще ничего не будем делать.
8.3
В три часа пополудни аукционист поднимается на свой подиум в большой комнате внизу. Он проводит правой рукой по седеющим светлым волосам, стучит по микрофону, поставленному перед его пюпитром, кивает паре лиц в аудитории. Молодой человек в зеленом фартуке стоит перед подиумом — у меня вдруг мелькает мысль, что он выглядит как помощник мясника. Он показывает лоты: поначалу несколько книг, относящихся к искусству игры на струнных инструментах; потом смычки: оправленные в серебро, оправленные в золото, с костяной колодкой. Помощник мясника довольно опасливо держит их за колодочку и за головку. Глаза аукциониста неторопливы и насторожены, его голос завораживающе отрывист. На нем темно-серый двубортный костюм. Его взгляд резко переходит от аудитории, где сидим мы, к телефонам слева от нас.
Цена смычка стремительно поднимается от изначальных 1500 фунтов, которая меньше половины наименьшей оценки в каталоге.
— Две тысячи двести здесь... да, против вас, передо мной... две тысячи четыреста... — (Молодая женщина на одном из телефонов кивает.) — Две тысячи шестьсот раз, два. — Он легко стучит молоточком по пюпитру. — Продано за две тысячи шестьсот фунтов... кому?
— Покупатель номер двести одиннадцать, сэр, — говорит женщина на телефоне.
— Номер двести одиннадцать, — повторяет аукционист. И останавливается выпить воды.
— Ты правда хочешь тут провести все это время? — спрашиваю я Пирса.
— Да.
— Но ты сказал, что еще два часа до времени, когда Роджери пойдет под молоток. Это все как бы вводная часть.
— Я хочу подождать здесь. Ты делай что хочешь.
Он не участвует в других торгах. Ему ничего другого не нужно.
Он мучается. Но он следит за ценами и указывает мне, когда что-то уходит за меньшие деньги, чем указано по низшей оценке. Это хорошее предзнаменование для него, правда? Я киваю. На таких мероприятиях я никогда не был. Я с трудом могу его подбадривать, настолько волнуюсь сам.
Главное, говорит Пирс, надо рассчитать полную стоимость, включая комиссию и налог, на каждом этапе ставок, и решить, какой максимум ты готов платить, и этого держаться, не важно, насколько лихорадочно идут ставки или соблазнительна цена. Карандашом он обводит сумму, выше которой отказывается идти, и подчеркивает ее, чтобы уж было окончательно ясно.
Он указывает на перекупщиков впереди. Несмотря на разногласия между ними и аукционщиками, они вполне рады поживиться добычей на территории врага. Через час после начала входит хрупкая, сильно накрашенная женщина среднего возраста, резко смеясь, красуясь и наслаждаясь происходящим. Она представляет одного из самых богатых дилеров. Более стеснительный бородатый парень отвечает на ее шуточки приглушенным хихиканьем. Кивком она делает ставки в нескольких аукционах, забирает свои семь магазинных сумок после получаса и нарочито задерживается в коридоре перед уходом.
Кто эти люди вокруг нас? Я узнаю скрипачку-любительницу, работающую в администрации «Уигмор-холла». Я вижу Генри Читэма, сидящего незаметно в стороне. Я узнаю пару лиц из оркестра или с записей. Но музыкальный Лондон — это целая вселенная, и остальных я не знаю.
После виолончелей пришел черед альтов и скрипок.
— Леди и джентльмены, — говорит аукционист, — не стесняйтесь напоминать о себе, если вам кажется, что я не заметил вашей ставки. Пальцы иногда непросто увидеть, особенно за каталогами, и очень неудобно возвращаться к уже закрытым торгам. Итак, джентльмен впереди, мои извинения, я принимаю вашу ставку — девятнадцать тысяч...
Пирс выглядит больным. Он медленно дышит, чтобы успокоиться. Его плечи расслабляются, когда одна из скрипок, оцененная в похожем интервале с той, которую он вожделеет, ушла за стоимость чуть выше ее нижней оценки. Такой медленный вначале аукцион сейчас несется с бешеной скоростью. В перевозбуждении Пирс перестал следить за порядком в каталоге, и быстрее, чем он ожидал, приходит очередь Роджери.
Когда скрипка была в его руках, она будто принадлежала ему. Но сейчас этот парень в переднике держит ее перед всеми.
Ее красно-коричневый лак лучится на золотом фоне. Она не стыдится своей «более поздней итальянской головки», и ей все равно, чья она. Месье Дентон и Дентон продадут ее тому, кому она нужна больше и у кого глубже карманы, тому, кто наиболее безжалостно заложит свое будущее, наиболее обеспеченному из жаждущих ею обладать.
Пирс не вмешивается, пока торгуются те, кто по телефону и в зале. Ее оценка — от 35 до 50 тысяч фунтов благодаря этой более поздней головке, будь она благословенна. Но торг уже на 28 тысячах — цена, за которую другая скрипка была уже продана.
Ничего не происходит, и наконец он поднимает свою табличку. Аукционист, похоже, успокоен.
— Тридцать тысяч от нового участника. Тридцать тысяч здесь из середины. Есть предложения? — Глаза аукциониста двигаются вглубь аудитории — сзади кто-то поднял руку. — Тридцать две тысячи. Я вижу тридцать две тысячи. — Его глаза на Пирсе, который легко кивает. — Тридцать четыре, тут есть тридцать четыре тысячи. — Зигзагом его глаза перескакивают туда-сюда между двумя оставшимися покупателями. — Тридцать шесть... Тридцать восемь... Сорок.
Я замечаю признаки замешательства Пирса: его руки сжимают каталог, он дышит нарочито медленно.
— Это против вас, сэр, — говорит аукционист, показывая шариковой ручкой туда, где сидит Пирс. — Сорок тысяч против вас; ваше слово?
Пирс собирает всю свою волю, чтобы не обернуться посмотреть на невидимого соперника, который с каждой ставкой быстро уносит громадные куски сбережений и заработков Пирса. Он легко, спокойно кивает.
— Сорок две тысячи, — говорит аукционист. — Сорок четыре. Сорок шесть. Сорок восемь.
Все останавливается, аукционист смотрит на Пирса и ждет. В конце концов Пирс кивает.
— Пятьдесят тысяч, — невозмутимо говорит аукционист. — Пятьдесят две. Пятьдесят четыре. Пятьдесят шесть. Пятьдесят восемь.
— Пирс! — шепчу я в шоке: он ушел на десять тысяч выше обведенной суммы.
— Пятьдесят восемь. Кто больше? Сзади?
Аукционист ждет. В комнате глубокое молчание. Ясно, что это не перекупщики, разумная цена для перепродажи превышена; это два музыканта, поднимающие ставки друг против друга. Эта вещь из клена и ели теперь между ними и, попав к ним в руки, их уже не покинет.
Пронзительно звонит чей-то мобильный: биип; биип; биип. Головы поворачиваются к источнику звука. Табличка Пирса падает на пол. Ошарашенный помощник в фартуке крутит скрипку в одном направлении, потом в другом. Аукционист хмурится. Телефон замолкает так же неожиданно, как и зазвучал.
— Я полагаю, это выходка «Кристис», — говорит он, вызвав вымученные смешки. — Так, после этого маленького эпизода, наверное, мы должны продолжить. Есть шестьдесят сзади? Да? Шестьдесят. Шестьдесят два? — Он смотрит на ссутулившегося Пирса.
— Не продолжай, Пирс, — шепчу я. — Что-нибудь еще появится на следующем аукционе.
Но Пирс смотрит на то, что держит помощник мясника, и кивает опять.
— Шестьдесят два. Есть шестьдесят два. Шестьдесят четыре? Шестьдесят четыре. Шестьдесят шесть?
Пирс кивает с побелевшим лицом.
— Шестьдесят шесть. Сзади — шестьдесят восемь? Шестьдесят восемь.
— Черт, —
