Забайкальцы, книга 2 - Василий Балябин

— Газеты мы, известное дело, больше на курево…

— А за большевиков голосовали, это было…

— Так почему же вы теперь пошли против? — повысил голос Фрол. — И посмотрите, как смешно у вас получилось… вздумали остерегаться от большевиков как от чумы, не пускать их в свою станицу. Так почему же нас-то вот пропустили? Ведь мы с товарищем Богомягковым и есть эти самые большевики-коммунисты. Больше того, в нашей области мы являемся руководителями, так сказать, главарями большевиков — так что же вы робеете? Хватайте нас. Вяжите.

Фрол замолчал, улыбаясь смотрел на смущенных сельчан. Все притихли, словно притаились. Кто-то, тяжело вздохнув, проговорил виноватым голосом:

— Промашка вышла…

И сразу же другой голос:

— А ты не серчай на нас, Фрол Омельянович, ведь мы же это не со зла. Просто думали, какие-то лихие люди, навроде хунхузов, ну и вот… решили, значит, остерегаться их. А кабы знать по-настоящему-то, и разговор был бы другой…

— Совершенная правда, так оно и было.

— Ты вот человек ученый, в управителях ходишь, вот и расскажи нам, что и как.

— Верно.

— Про власть разъяснить покорнейше просим.

— Я уже сообщил вам, — снова заговорил Фрол, — что в нашей области создана советская власть. Давайте разберемся, что это за власть и что такое партия большевиков.

Фрол не был блестящим оратором, но слушали его внимательно, потому что говорил он простым, понятным его станичникам языком… Лишь когда он стал рассказывать, как по новым законам землю, конфискованную у помещиков, передали крестьянам, кто-то из дальнего угла ограды крикнул:

— Это нам ни к чему, помещиков у нас нет. А земли — вон ее сколько, пожалуйста.

Фрол посмотрел в сторону говорившего, отрицательно покачал головой, спросил:

— А владеют этой землей все одинаково? — Не дождавшись ответа, он поискал глазами среди сидящих вблизи стола, остановился взглядом на долговязом парне в розовой, побуревшей от пота рубахе. — А ну-ка скажи нам, Вдовин, если не ошибаюсь, сколько земли у тебя?

Парень удивленно вскинул голову:

— Это у меня, что ли? Земли сколько? А я даже и не знаю, в работниках живу, какая у меня земля? А вопче-то должна быть, вить она у нас не делена: паши кто где хочет! Ну и пашут, у кого сила-то есть…

— Значит, кто-то твоей землей пользуется?

— Стало быть, так.

— Вот видите, земли много, а кто владеет этой землей? — Фрол на минуту смолк, повел глазами по собравшимся и сам же себе ответил: — Богачи. Они, воспользовавшись тем, что земля у нас не делена, захватывают ее с каждым годом больше и больше, разрабатывают целину, под пашни, под пастбища захватывают целые пади. Обрабатывают землю для богачей бедняки, которым и в голову не приходит потребовать со своих хозяев арендную плату. Более того, они даже налоги платили наравне с богачами, и зачастую даже больше, потому что налоги у нас брались не с доходности, а подушно. Так где же тут справедливость?

И тут на сходке поднялось такое, что последние слова Фрола захлестнуло гулом множества голосов.

Люди словно проснулись и только сейчас увидели ту вековую несправедливость, которую терпеливо сносили в течение всей своей жизни. И вот теперь в душе каждого из бедняков заклокотала обида, она развязала им языки, рвалась наружу. Все повскакали на ноги, заорали, заспорили, долговязый Вдовин, размахивая руками, кричал что-то, подступал к сивобородому казаку в новой фуражке, тот, отругиваясь, пятился к ограде. Черноусый казак в клетчатой рубахе, матюгаясь, расталкивал локтем сельчан и уже потянулся руками к бороде старика Овчинникова, но тут кто-то облапил его сзади, оттащил, не допустив до драки. Все собрание разбилось на группы. В пестрой ревущей массе людей мелькали руки, бороды, красные от возбуждения лица, голоса их слились в сплошной немолкнущий рев, из которого, как всплески воды, вырывались отдельные голоса и выкрики:

— Вот она, земля-то, где.

— Кто-о… когда-а…

— Залог-то на моей земле вспахал!

— За что, спрашивается…

— Отцепись!

— Какой долг?..

— Да я вас…

— Не лезь, морда корявая, а то я так садану…

— На чем? На чем пахать, на бабе?..

— А я что говорил вам, — поднимаясь на костылях, радостно басил Яков Башуров, — не верили. А оно в самую точку по-моему вышло.

Но басистый голос Якова терялся во всеобщем гомоне. Председательствующий Богомягков тоже поднялся, шепнув на ухо Фролу:

— Ну, расшевелил ты своих земляков, поняли, в чем дело-то. Вот тебе и классовая борьба.

Фрол в ответ лишь кивнул головой. Сложив руки на груди, он молча любовался разбушевавшимся собранием. Он видел, что симпатии подавляющего большинства посельщиков на его стороне, на стороне революции, но в толпе сельчан он видел и явно недовольные лица, сталкивался глазами с их откровенно враждебными взглядами, а в общем гуле улавливал злые реплики в свой адрес:

— Ему что-о теперь, откололся от нас.

— Изменил казачеству.

Богомягкову при помощи Орлова и еще двух-трех фронтовиков с великим трудом удалось восстановить порядок, утихомирить разволновавшихся граждан. Мало-помалу люди успокоились, образумились, один по одному уселись кому где пришлось; постепенно затихая, прекратились их споры.

Хозяин принес из избы и поставил на стол зажженную лампу, так как солнце давно уже закатилось и вечер окутал станицу сумраком. Из-за далеких зубчатых гор на китайской стороне Аргуни величественно выплыла луна. Над головами притихших станичников потянулись курчавые дымки, красными точками замигали самокрутки.

— Советская власть, — вновь заговорил Фрол, — устранила эту вековую несправедливость, теперь землей будут владеть те, кто работал на ней.

— На чем же они работать-то будут? — послышался насмешливый голос из дальнего угла ограды, затененного амбаром. — Разве что баб запрягут вместо быков.

— Ха-ха-ха-ха…

— Об этом позаботится советская власть, — нимало не смутившись, ответил Фрол, — она поможет бедноте встать на ноги, научит обрабатывать землю коллективным трудом.

— Нау-учит носом хрен копать…

— Это как же понимать: коллективный труд?

— По-ученому, значит, машинами.

— Это нам ни к чему, а вот землю поделить — это да-а…

— Отцы наши, деды жили без машин да бога хвалили.

— Конечно, советская власть не всем по вкусу, — не обращая внимания на ядовитые реплики, продолжал Фрол, — да оно и понятно; разве понравится богатому казаку поделиться землей с беднотой? Не по нутру им и новые законы о налогах, когда платить придется с доходности, и то, что власть эта заступается за бедняков, заставляет богачей увеличивать плату за наемный труд…

На западе уже тухла заря, высоко поднялась луна, в ограде стало светло, как в сумрачный день; время подвигалось к полуночи, а Фрол все говорил и говорил: о мероприятиях советской власти, о ее декретах и постановлениях. Речь свою он закончил призывом встать на защиту свободы и революции, против белогвардейских банд атамана Семенова, объявил приказ военно-революционного штаба Забайкальской области о мобилизации в ряды Красной гвардии шести возрастов казаков срока службы 1914–1919 годов. Теперь он уже не сомневался, что его посельщики пойдут за ним без колебаний; так оно и получилось. Приказ о призыве в армию приняли как должное, и вопросы, которые посыпались отовсюду, были уже чисто служивские.

— Когда выступать?

— Где сбор-то будет?

— Коней ковать али нет?

— Чего их ковать, — ежели потребуется, подкуем на месте.

— С харчами как, на дорогу брать из дому?

— Дозвольте спросить, — обратился к Фролу Захар, — моего Кешку тоже захватило, а конь-то его строевой охромел… что и делать теперь, ума не приложу.

— Не беспокойся, Захар Львович, коня твоему сыну дадим.

— Да неужели, казенного, значить?

— Найдем на месте. — Фрол снова поднялся из-за стола. — Товарищи, нам надо сейчас же избрать комиссию из трех человек, которой поручить снабдить лошадьми за счет богатых хозяев всех нуждающихся казаков, призванных и вступивших добровольно в ряды Красной гвардии.

Если бы в это время в ясном небе загремел гром, казаки удивились бы этому меньше, чем сообщению Фрола. Сначала собрание затихло, как степь перед бурей, затем какой-то старик проговорил со вздохом:

— До чего дожили, господи милостивый.

И сразу же по всей ограде зашумело собрание, отовсюду посыпались вопросы, негодующие реплики:

— Это что же такое, грабеж среди бела дня!

— Сроду этого не бывало.

— Дела-а…

— Казак наш, а конь под ним суседов.

— А вопче-то правильно, мы головы свои не жалеем, а вам коней жалко?

— Верно-о.

— Неправильно это, самоуправство, и больше ничего.