Замурованные: Хроники Кремлёвского централа - Иван Миронов

— Ты чего припотел-то так? — спросил я с искренним участием.

Вместо ответа последовала непечатная характеристика друзей и партнеров. Через пару минут Боря выдохся, почесал лысину и, как ни в чем ни бывало, резко сменил тему:

— Сергей мне сказал, что у его жены есть подруга, головой можно поехать.

— Откуда подруга?

— Откуда-откуда, из Мордовии. Семьдесят четвертого года, учительница английского языка, дочка у нее маленькая…

— Муж-то есть?

— Прогнала… Ща ей наберем.

Порывшись в закодированных записях, Боря извлек клочок бумаги с еле заметными цифрами и взялся за телефон.

— Здравствуйте, Татьяна, — начал Самуилыч с интеллигентным придыханием, затем в двух словах и трех предложениях поведал о воле судеб, занесшей Шафрая на соседнюю с Таниным знакомым шконку. — Сережа дал тебе такую характеристику, что я бы с тобой прям щас с завязанными глазами расписался. Такого не бывает! — зажурчал Шафрай, закрепляя наведенные мосты. — Да, я его старше, но, Танечка, поверьте, это не имеет значения. Бегаю, прыгаю, отжимаюсь больше, чем Сережа. У меня последняя жена твоя ровесница… А можно тебя будет нанять как частного преподавателя английского языка с проживанием в Москве… Я твердо намерен выучить английский… Будем жить в центре, будет и что есть, и на чем ездить… Я очень люблю детей. У меня сын и две дочки, буду рад еще одной… Танечка, я жил с мамой, кормил три семьи, было столько бизнесов — крыша может съехать… Смотрю на тебя и чувствую рациональное зерно… Я же не юноша, мне главное, что у человека в голове… У меня жены были и модели, и шмодели, но кроме головной боли мне не принесли. Что говоришь? Ага… к осени, надеюсь, выйду… Танечка! Мы обречены на победу…

На самом, как говорится, интересном разговор оборвал открывший дверь конвоир, меня повели в зал.

Снова виражи подземелья, узкая служебная лестница, через три пролета упершаяся в судебный зал, огромный и пустой, не считая девочки-секретаря и одинокого адвоката, исподлобья рассматривавшего конвой. Пройдя через зал, мы оказались в коридоре, где толпились зрители и участники процессов, у соседней двери я увидел своих.

Сначала завели меня, закрыв в аквариуме, и только потом впустили родных. Судья Откин заставил себя ждать, объявившись в зале лишь спустя полчаса.

Вердикт: удовлетворить ходатайство прокуратуры о продлении срока содержания под стражей до полутора лет.

— Решение понятно? — не поднимая глаз от бумаг, спросила «ваша нечисть».

— Когда у вас телефон сломается? — обратился я к судье.

— Какой телефон? — не понял Откин.

— Тот, который заместо совести, морали, логики и здравого смысла.

Откин покраснел, наливаясь трупно-отечной бронзой, что-то буркнул себе под нос и исчез в судейской комнате.

Назад ведут тем же маршрутом. В глубине коридора подсвеченные софитами томятся журналисты — здесь заочно судят Невзлина.

Над проходным залом горит вывеска «Слушается дело Френкеля и др.». Внутри яблоку негде упасть: судья, присяжные, защитники, аквариум под завязку. За стеклом выступает Френкель, с уверенностью и напором выстреливая каждое слово. Увидев меня, прерывается, улыбается, приветливо машет рукой.

— Вань, привет! — звякает в микрофон. — Так, на чем это я остановился? — замешкался банкир, вновь обращаясь к удивленному залу, догоняя прерванную мысль.

Скучать в стакане одному долго не пришлось, на обеденный перерыв спустили Борю, за которым в просвете открытых тормозов показался Френкель.

— Ты какими здесь? Продленка? — спросил Алексей.

— Ага, продлили.

— Ты сказал судье, что он животное? — деловито осведомился Френкель.

— Он в курсе, — успокоил я Лешу.

— Таки да, — оскалился Шафрай.

Забрали меня часов в пять первым же этапом. Воронок битком, все с общей «Матроски», половина — грузины. Не жарко, но тело, задавленное человеческой массой, напрягается до такой степени, что потом набухает даже куртка.

Наконец-то «дома». Сокамерники дружно наваливаются с расспросами.

— Как Стас? С кем сидит? — получив привет от Прасолова, интересуется Олег. В это время на экране мелькнул Немцов.

— Легок на помине. — Олигарх тычет пальцем в телевизор.

— В каком смысле?

— Прасолов каждый месяц от Линшица, хозяина «Нефтяного», передавал Немцову по сто штук зелени, — поясняет Олег.

— Правда, он чем-то на пидора похож? — подключается к беседе Жура.

— Кто? Немцов?

— Да нет, Прасолов.

— Ты с ним сидел?

— Угу. Меня вечером закинули к ним в хату, а утром забрали. Такой интеллигентный, длинноволосый, с тонкой кистью, манерный… Я ему говорю, если к тебе будут приставать, отвечай, что ты не гей, а просто такой культурный.

На прогулку выходим всей «хатой». На продоле вертухаи, одетые невпопад, кто в зеленку, кто в синье. Квадрат так вообще в бушлате с меховым воротником. Наряден только Версачи: в золотых полковничьих эполетах, в парадном мундире с какими-то юбилейными висюльками.

Дворик паршивый, рубленый, но простреливаемый солнцем. Душно, наверное, будет дождь. Спертый, недвижимый воздух крепостного бетона пробивают рассеянные отголоски весеннего цветения.

— Говорят, что человеку в день нужно двадцать минут прямого солнечного света, — подбадривает себя Олег, поблескивая лысиной под еле сочащейся струйкой ласкового витамина.

Чуть поодаль в просветах замирают Сергеич и Жура. Я бегаю, пользуясь недвижимостью соседей, стрелки хронометра убивают секунды ломаного колючего циферблата.

Непревычная тишина заглушает даже завывания радио — никто ни слова. Золотые от солнца лица-маски с рассекающими их черными крестами, — это падают тени от решеток, — застыли в строгой трепетной гримасе.

Торжественность картины нарушает уставший загорать Серега:

— Олежек, ты сбоку — вылитый Ленин! Можно я тебя буду называть — мой Ильич?

— А я тебя буду тогда называть… — огрызается Олигарх, по ходу подбирая симметричный ответ.

— Олежка, называй нас, как хочешь, только облизывай почаще. — Жура бьет встречным под хохот сокамерников.

Возвращаемся в хату. Осиротела хата, посрывали мусора со стен иконы. На светлый четверг покощунствовали, помародерствовали. Ничего не тронули, ни тумбочки, ни баулы, а иконы посрывали. Отметили свой милицейско-трудовой Первомай.

Душно. Лица покрывает тяжелая восковая испарина. Что же будет летом?

— Давай, Сереженька, чаек пить и шпилить будем. — Сергеич грузно опускается на шконку, вытирая платком пот со лба.

— Толку-то с тобой играть, — кряхтит Жура, бойко расставляя фигуры.