Жестокие игры - Мэгги Стивотер

— Не думаю, что мне хотелось бы с тобой спорить, — бормочу я. — Наверное, это была бы очень глупая трата времени.

Шон Кендрик смотрит в окно, как будто это и есть его ответ, и так пристально рассматривает унылый пейзаж, что я тоже начинаю смотреть туда, уверенная: Шон что-то заметил. И только потому, что у меня есть братья, через мгновение я понимаю: он смотрит не наружу, он смотрит внутрь себя, он борется с чем-то в своей душе. А мне остается только ждать.

Наконец Шон прерывает молчание.

— А ты хочешь сесть на него?

Я не уверена, что верно расслышала. Мне не хочется говорить дежурную фразу вроде: «Извини, что ты сказал?», поскольку если я действительно не ошиблась, то такой вопрос будет выглядеть как мое нежелание, а если он сказал что-то другое, я лишь продемонстрирую свою невнимательность.

Шон добавляет:

— Я поеду с тобой.

Мысли вихрем проносятся у меня в голове. Я думаю о том, что всего лишь вчера этот конь разорвал человеку горло, и я это видела. О том, что это самый быстрый скакун на острове. О том, что я оскорблю память родителей. Что мне страшно и что мне очень хочется сесть на спину Корра… Что я могу слишком сильно испугаться. Что мне хочется, чтобы у Шона Кендрика сложилось хорошее мнение обо мне. Что ночью мне придется остаться наедине с собой и думать обо всем, сделанном этим днем…

— На утесы, — говорю я.

Прилив еще высок, так что лучшего места для прогулки и нет. Я вспоминаю другую водяную лошадь, на которой скакал Шон, и то, как она прыгнула вниз со скалы…

Шон Кендрик смотрит на меня долгим взглядом. — Ты могла бы и отказаться. Но он знает, что я не могла.

Глава сорок шестая

Шон

Когда мне было восемь лет, октябрьский ветер как-то раз принес такой шторм, который закружил море водоворотом вокруг Тисби. За несколько дней до того, как начался дождь, тучи теснились на горизонте, а океан выпрыгивал на скалы, жадно стремясь к теплу наших домов. Моя мать вскрикивала и закрывала глаза, когда дранка на крыше выбивала дробь, словно стучащие зубы. Я слышал, как она плакала у окна еще до того, как тучи добрались до острова. Это было до наступления весны, до прихода следующего октября, до того, как поток унес ее на материк, а взамен дал моему отцу Корра.

Когда опустилась тьма, отец открыл дверь и вывел меня из дома в просоленную ночь. Луна была круглой, полной, дерзкой. Пляж, куда пришли мы с отцом, выглядел плоским и похожим на стекло, и во влажном песке отражалась луна. Океан тянулся к нам, тянулся к нам, тянулся к нам, и от этого зрелища у меня болело сердце.

Отец подвел меня к расщелине в утесе. Нам пришлось карабкаться через огромные камни, чтобы добраться до ее конца, до самой глуби пустоты в утесе, куда много лет назад яростное море выбросило одинокую белую раковину и кость человеческой ноги. Здесь было темно, и луна не могла нас видеть, хотя мы видели ее. Пляж раскинулся внизу под нами.

Я не помню, чтобы отец велел мне вести себя потише, но я молчал и старался не издавать ни звука. Луна ползла по небу, прилив медленно поднимался все выше. Прибой был безумно бурным и пенистым.

Они вышли вместе с высокой водой. Луна освещала длинные линии пены, когда волны набегали, и набегали, и набегали на берег, а когда они наконец разбивались о песок, кабилл-ушти выходили на берег вместе с ними, слегка спотыкаясь. Лошади энергично встряхивали головами, чтобы избавиться от соленой воды. Когда они начали выходить из океана, отец стиснул мою руку так, что у него побелели костяшки пальцев.

— Замри, — только и сказал он мне...

Но я и так уже застыл, как камень.

Кабилл-ушти катались по песку, затевали мелкие стычки между собой и взбрыкивали, отряхивая морскую пену с грив и воду Атлантики с копыт. Они громко кричали, обращаясь к тем, кто еще оставался в воде, — это был высокий вой, от которого у меня волосы вставали дыбом, а по коже ползли мурашки. Они были стремительны и опасны, дики и прекрасны. Эти лошади были огромны, в них соединились океан и наш остров, и именно тогда я полюбил их.

И вот сейчас, под темно-синим небом, мы с Пак вели моего жеребца на утесы. Выражение лица Пак было упрямым и бескомпромиссным, девушка была полна отваги, как маленькая лодочка в неспокойном океане. А над нами висела все та же полная луна, освещающая океан, — та же, что и многие годы назад.

Я помню руку отца, крепко сжимающую мое предплечье. «Замри».

Пак стоит рядом с Корром, глядя на него снизу вверх.

Мне хочется, чтобы она полюбила его.

Глава сорок седьмая

Пак

Мы уже на утесах, и красный жеребец непрерывно двигается. Его ноздри раздуваются, ловя морской ветер, тот ветер, что вздымает надо лбом мои волосы. Когда я была куда как моложе и скакала на Дав по загону без седла и уздечки, я пользовалась оградой или каким-нибудь камнем, чтобы забраться к ней на спину. И сегодня, когда я рядом с Корром, все выглядит примерно так же, только выход породы, возле которого мы стоим, гораздо выше, чем те камни, с помощью которых я запрыгивала на Дав. Шон подводит Корра к нужному месту и говорит:

— Спокойнее он не будет.

Мое сердце уже несется галопом и подпрыгивает. Я просто поверить не могу, что действительно собираюсь сесть на кабилл-ушти. И не просто на водяного коня, а на того, чье имя стоит в самом начале списка на доске в лавке мясника. На того самого, который вчера утром разодрал горло Дэвиду Принсу. Я хватаюсь за гриву Корра, который непрерывно пританцовывает на месте, и стараюсь не дать ему стащить меня с камня. И наконец забрасываю себя ему на спину, держась за гриву обеими руками, как малое дитя.

— Я сейчас передам тебе поводья, — говорит Шон. — Мне понадобятся обе руки, чтобы удержать его, пока я сам на него сяду, или тебе придется самой с ним справляться. Могу я тебе доверить подержать его?

То, как Шон это произносит, заставляет меня осознать, насколько сильно он сейчас рискует, посадив меня на своего водяного коня, передавая мне поводья.

— А его вообще кто-то может удержать, кроме тебя?

Лицо Шона ничуть не меняется.

— Никаких других здесь нет. Есть только ты.

Я нервно сглатываю.

— Я смогу его удержать.

Шон ногой чертит на земле перед Корром полукруг и плюет в него. А потом быстро перекидывает поводья через его голову и отдает их мне. Если бы я никогда прежде не видела Корра и не прикасалась к нему, то именно в этот момент могла бы осознать, насколько он велик и как он не похож на Дав. Сжимая в руках поводья, я ощущаю его могучую силу. Это нечто вроде паутины, способной поймать большой корабль. Корр осторожно проверяет, крепко ли я держу поводья, а я отвечаю ему, натягивая их. Но мне не хочется, чтобы он устроил более основательную проверку.