Обмануть судьбу - Элеонора Гильм

– Прогоняешь меня? Не даешь на могилке у брата и отца погоревать?

– Так завтра и погорюешь, с утра. Василиса, знаю я тебя. Нам и так худо, а твоих гневных речей нам не вынести. Познакомься лучше с племянником своим. – Вася из-за угла смотрел на громкую, богато одетую тетку, боясь приблизиться.

– Феденькин, значит. Здравствуй, невестушка, – поздоровалась Василиса с тихо подошедшей Софией. Уставилась жадно на ее родимое пятно. – А у племяша личико чистое, слава тебе, Господи.

Анна вздохнула. Нахальство Василисы не знало границ и раздражало до крайности. Но надо было терпеть и быть благодарной дочери за то, что Василиса нашла время, приехала к матери.

– Прости ты меня, доченька, – решилась она, – если обижала тебя когда-то. Не со зла я, – обняла она пышное дебелое тело старшенькой.

Василиса вытащила пригоршню монет:

– Вот деньги на сорокоуст на упокой. Пусть душа батюшки возрадуется.

Анна проглотила возражение – отцу Сергию в день похорон вручила она узелок, в завещании своем, заверенном солекамским дьяком, Василий писал, что помимо сорокоуста надобно рубль раздать милостыней и в дар александровской церкви рубль. Большие деньги.

Спозаранку Василиса принесла свое грузное тело к избе кузнеца.

– Угости хоть, – без всякого приветствия уселась в красном углу.

Аксинья молча поставила на стол постные щи и каравай хлеба.

– Цветешь все, сестрица. Погубила мужа, брата, отца, любовника… А все девочка девочкой. Как глазами-то своими бесстыжими на людей, на мать смотришь?

– А так и смотрю.

– И стыд глаза не колет? Греховодница. – Старшая сестра смаковала слова. – Родители меня тыркали… Обижали неизвестно за что… С тобой носились, будто с боярыней. А вот ты … Потаскуха! Ты! – Василиса сама себя распаляла.

– Ты бы помолчала, – ответила Аксинья и подняла глаза на сестру. Что-то сильное и уверенное было в ее взгляде. – Сидела бы ты в Великом Устюге со своим мужем толстопузым.

– Что?! – от такой наглости Василиса, хлебавшая суп, подавилась. Налилась краснотой, закашляла долго, утробно. – Да как ты смеешь такое говорить мне, уважаемой купчихе, матери…

– Вот так и смею… Ты-то еще дальше меня ушла, в девках нагуляла. В одном тебе повезло – не узнали родители про грех твой.

– Сдурела что ли?! Вот наградил Бог сестрой! – Василиса плюнула в чашку с супом и, грузно встав из-за стола, покинула избу.

Аксинья невесело усмехнулась – вот где Ульянин длинный язык пригодился. Если б не давняя история, не один еще ушат грязи вылила бы Василиса на нее.

«Велика гордыня Василисина. Давно это было… За соблазнителя своего замуж вышла, а как не хочет, чтобы узнала мать… И деревенские». Больше сестру она не видела, Василиса поплакала на кладбище, попрощалась с отцом и братом и отбыла в свой Великий Устюг.

После того как мать попросила прощения, так душевно говорила, в душе Василисы что-то стало оттаивать. Как в лесном укромном овраге, где холод идет от самой земли, лед тает порой в середине лета, так и сердце ее с самого детства будто заморозилось от родительской нелюбви, потом от паскудного поступка Шиноры.

Ехала она обратно, вспоминала слова греховодницы-сестры. Перебирала их, кусая тонкие губы… Новой коркой льда покрывалась в негодовании ее душа. Столько всего Ксинька натворила. А не рыдала, не просила помощи, хамила. «Отплачу я тебе, сестрица моя младшая, ты не беспокойся». – Ветер пронизывал ее богатую одежду, закручивал поземку.

* * *

– Одно хорошо: отец и сын этого уже не видят, – вздыхала Анна. Замороженной Аксинье не было уже дела ни до чего.

Дом родителей казался осиротелым. Все соседи обходили избу стороной. Двор хирел без должного ухода. Единственная телка отощала. Только старыми запасами семья и спасалась.

София, потеряв любимого мужа, замкнулась, исчезла доброта во взгляде. Стылые, тоскливые дни плавно перетекали в черные ночи, и не было спасения от дурных мыслей. Даже Васька чуял, что беда своим широким крылом обняла семью Вороновых, и присмирел.

Избу свою Аксинья заперла. Не могла она и представить – какого это жить одной. В родительском доме лучше, голоса и суета, детский смех. Игнатка, Гришкин помощник, стал теперь хозяином кузницы. По обычаю избу ему передать следовало, но добрый Игнат на нее не претендовал, обещал:

– Ты, Аксинья, не сомневайся, я тебе помогу, не обижу. Ты в избе живи, мне она без надобности. Мутная у вас с Григорием история вышла, но я знаю, что баба ты хорошая… – Мужик смешался и не знал куда девать глаза.

– Спасибо, Игнат, на добром слове, – чуть не до слез растрогалась Аксинья, которой тяжело было ощущать на себе насмешливые взгляды односельчан, слышать неодобрительный шепот в спину, – семья у вас большая, места не хватает в отцовском доме. Переезжай ты в нашу избу. Что ж она пустая будет стоять…

Часть птицы, корову и телка Аксинья продала в городе, цепных псов отдала Игнату, а верного коня Абдула, молодую телку, с дюжину кур и гусей, поросенка привела с собой:

– Вот, матушка, мое имущество, – устало вздохнула она. Следующим утром, вернувшись с очередной своей ночной гулянки, пришел Уголек, возвестив громким мяуканьем хозяйку, что нашел он ее. Аксинья боялась, что кот не привыкнет к новому месту, потеряется, но Уголек вполне вольготно чувствовал себя в новой избе и приноровился спать под боком у Аксиньи.

Не было теперь лучших друзей, чем Васька и Уголек. Долгими зимними днями и вечерами они носились по избе и представляли собой ощутимую угрозу для кувшинов и мисок – не раз сворачивали они поставец с посудой. И только Анна спасала их обоих от розги в руках Софии.

6. Круговорот

– Я ведь и брата сгубила. И отца. И мужа, – прорвало молчавшую теперь днями Аксинью. Вдвоем с матерью склонили они головы над узорчатым покрывалом.

– Дочь, не дури. Есть на тебе вина… Но не ты же виновата, что Степка строгановский к тебе приставал…Что муж изменял… Что сотворит такое… И себя сгубил, и Федю нашего. – Анна долго молчала. – А отца я угробила. – София удивленно переводила взгляд с матери на дочь и обратно.

– Ты? Матушка, о чем ты?

– Я ж рассказала ему, греховодница, про отца Василисы. С тех пор он и меня ненавидеть стал, все простить не мог.

– О чем? Матушка! – Аксинья оборвала себя на полуслове и посмотрела на мать. Склонившаяся голова под ветхим платком, выбившаяся седая прядь… Ее фигура согнулась, как отцветшие травы под осенними ветрами.

Анна

Родители Анны перебрались в Казань вместе с тысячами других русских людей по приказу Иоанна Грозного. Покоренное