Гаршин - Владимир Порудоминский

Это очень трудно — выплеснуть на бумагу то, о чем нельзя молчать, но о чем молчать легче, чем говорить. Боль души, крик сердца, мысль, упрямой, беспощадной птицей клюющую мозг.

Рассказы жили внутренней жизнью. Они обходились без умело построенного сюжета, не пленяли глаз тонко подобранной цветовой гаммой. Из всех видов оружия художника он избрал уголь. Скупой и выразительный.

Каждый рассказ был Ъб одном и самом главном. Простые и ясные сюжеты не замечались. Герой сталкивался со своим обыкновенным происшествием, открывал за ним всю большую, трудную, неустроенную жизнь и думал, думал, думал…

Рассказы вырывались монологами — горячими, тревожными. Портреты-монологи, как полотна Ярошенко. Но в каждом портрете его, Гаршина, черты.

Так не писали прежде. Это было новое, свое. Радовало — собственной тропкой шел он в литературе. Но хотелось большего. Не «стихотворений в прозе». Рассказа не о себе. О других. Многофигурной композиции. Эпического. Тоже нового и своего. Он искал путей к нему. Не нашел. А долго ли еще идти?.. Нашел Чехов. Эпической оказалась не любовная история с кровавой развязкой, а простая история о мальчике Егорушке, который едет по степи и встречает разных людей. Как хорошо, что есть Чехов!

«Дорогая мама, я через несколько дней уезжаю и прошу Вас позволить мне прийти проститься».

Екатерина Степановна позволила.

…Репин встретил Гаршина в Гостином дворе-. Радостно схватил за руку. Заговорил о новой вещи Короленко. И тут заметил, что у Гаршина слезы на глазах.

— Что такое? Что с вами, Всеволод Михайлович?

— Да ведь я с ума схожу! О, если бы нашелся друг, который покончит со мной, когда я потеряю рассудок!

— Отдохнуть бы вам надо. Уехать куда-нибудь.

— Да, да, мы уезжаем на днях в Кисловодск. Николай Александрович Ярошенко дает нам дачу.

— Вот и превосходно.

— Нет! Нет! Я нигде не найду покоя! Я вчера с мамашей имел объяснение. Она так оскорбила меня, Надежду Михайловну.

— Ну что вы, Всеволод Михайлович! Сгоряча чего не бывает!

— Да ведь она меня прокл… Я бы выдержал, выдержал!.. Но она Надежду Михайловну оскорбила таким словом, которого я не перенесу…

Гаршин рыдал.

18 марта Гаршин с женой были у доктора Фрея. Гаршин просил оставить его в лечебнице. Фрей отказал: «Незачем! Незачем! Уезжайте на Кавказ». Когда посетители ушли, ассистентка спросила:

— Может быть, Гаршина стоило поместить в лечебницу?

Фрей замахал руками:

— Что вы! Что вы! Он же вот-вот с собой покончит!

— Тогда тем более это надо было сделать! Фрей вспылил:

— Я не желаю, чтобы в моей больнице кто-нибудь кончал самоубийством!.. Пусть едет в Кисловодск.

Вещи были уложены.

Рано утром Гаршин тихо вышел на лестницу.

Мутный мартовский рассвет просыпался над городом. Гаршин посмотрел наверх: окно, зачем-то прорубленное в крыше, тускло светилось. На сером фоне стекол мрачно чернела решетка рамы. Как в оранжерее! Бежать надо отсюда!.. Испуганно побежал вниз… Голова закружилась. Остановился… Глянул в лестничный пролет… А что, если?.. Знал, что этого нельзя, не нужно делать… И перелез через перила…

Наступило девятнадцатое марта восемьдесят восьмого года — рядовой будничный день.

В ресторане Донона сдвигали столы — зал готовили для традиционного товарищеского обеда воспитанников Первого кадетского корпуса.

Итальянский тенор Пиццорини еще похрапывал в роскошной кровати. Вечером ему предстояло покорить Петербург.

А полуголые мальчики на стекольных заводах уже метались у жарких печей. И «глухари» уже забрались в котлы, подставили грудь под удары.

Прожита жизнь.

Вцепившись пальцами в железные прутья перил, Гаршин висел над пропастью.

…Однажды в Киеве он стоял над Днепром. Кто-то тронул его за плечо. Обернулся. Перед ним девушка — тоненькая, в белом платье.

— Вы Гаршин?

— Да.

— Вы любуетесь Днепром?

— Любуюсь. Он прекрасен!

— Это оттого, что вы сами прекрасны!.. Вспомните обо мне когда-нибудь…

И скрылась.

Разжал пальцы…

«Лицо почти героическое, изумительной искренности и великой любви сосуд живой».

Он умер в 1888 году, тридцати трех лет, — писал о Гаршине Степняк-Кравчинский. — Он был убит не грубой силой русского деспотизма, а теми моральными страданиями, которые причиняют условия жизни, созданные этим деспотизмом». Герцен составил страшный список: «Рылеев повешен Николаем. Пушкин убит на дуэли, тридцати восьми лет. Грибоедов предательски убит в Тегеране. Лермонтов убит на дуэли, тридцати лет, на Кавказе.

Веневитинов убит обществом, двадцати двух лет. Кольцов убит своей семьей, тридцати трех лет. Белинский убит, тридцати пяти лет, голодом и нищетой.

Полежаев умер в военном госпитале, после восьми лет принудительной солдатской службы на Кавказе…».

Список нетрудно продолжить.

Крепостной раб и ссыльный солдат Тарас Шевченко. «Секретный преступник № 5» Чернышевский. Заточенный в Петропавловскую одиночку Писарев. Убитые диким гнетом и нуждой писатели-шестидесятники. Глеб Успенский, сведенный с ума жгучими фактами жизни.

Место Гаршина в этом строю.

Список погубленных русских писателей — не перечень убитых. Это перечень борцов. Вместе с другими героями и мучениками русской литературы страдал уязвленный страданиями человечества, звал людей к лучшему Гаршин. Боролся по-своему. Как умел, как мог. Смертельно раненный, заглядывал в будущее, мечтал о том времени, когда «весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чудной красоте».

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ГАРШИНА

1855, 2 февраля — В имении «Приятная долина» Бахмутского уезда Екатеринославской губернии у ротмистра кирасирского полка Михаила Егоровича Гаршина и его жены Екатерины Степановны Акимовой родился сын Всеволод.

1859 — Пятый, «очень бурный» год жизни Гаршина.

1860–1863 — Всеволод жил с отцом в деревне.

1863, август — Мать увезла Всеволода в Петербург.

1864 — Гаршина отдали в 7-ю санкт-петербургскую гимназию (впоследствии 1-е реальное училище).

1872, конец — 1873, лето — Гаршин в больнице, куда его поместили в связи с психическим заболеванием.

1874, апрель — Гаршин побывал на выставке Верещагина и написал о своих впечатлениях стихи. Июнь — Окончил гимназию. Осень — Поступил в Горный институт.