Анна Керн: Жизнь во имя любви - Владимир Сысоев

2 апреля 1869 года Марковы–Виноградские заняли у Л. Е. Раковича 150 рублей и в тарантасе, одолженном у Берга, отправились из Киева в Лубны. Приехали 4–го, переезд обошёлся в 70 рублей. В родительском доме, который после смерти Петра Марковича достался брату Анны Петровны Павлу, их встретила экономка Олимпиада Васильевна.

«Все мы рады, – записал в дневнике Александр Васильевич, – что избавились от Рокотова и Львовой, пустых людей, живущих внешней жизнью (но, между прочим, предоставивших им приют. – В. С.) и не ищущих счастья ни в себе самих, ни в милых детях, которые почти заброшены». Вероятно, для отрицательного мнения Маркова–Виноград–ского о людях было достаточно того, что они не разделяли его благоговейного отношения к супруге.

Марковы–Виноградские сначала жили в Лубнах – но не в самом господском доме, а в небольшом флигеле, располагавшемся рядом, а с 1 октября – в квартире, нанятой у казначея Середина–Сабатини, при переезде на которую брат отказал им даже в мебели. Затем, вплоть до 1874 года, они проживали зимой в усадьбе Павла Петровича Полторацкого Яблоново, а летом – в небольшом имении, принадлежавшем Дмитрию Константиновичу Квитке, сыну сестры Анны Петровны Варвары, – деревеньке Березоточи. Младший Марков–Виноградский непродолжительное время управлял этим имением, но, не обладая ни хозяйской хваткой, ни опытом, не справился с делами. В феврале 1870 года он получил место почтового служащего в Лубнах с годовым жалованьем в 350 рублей и квартирными.

Племянница Анны Петровны Вера Павловна Полторацкая вспоминала:

«С тётушкой мы всегда поддерживали родственные связи. Уже она была глубокою старушкой, когда мне пришлось гостить у неё в имении её племянника Квитки. Это имение называлось „Березоточа“. Маленькая деревушка, окружённая лесами на много вёрст вокруг, а в центре её – барская усадьба на высоком берегу Сулы. Я помню огромный старинный заброшенный парк с небольшим фруктовым садом у самой усадьбы. Здесь жила на склоне лет Анна Петровна – в полном одиночестве вместе с супругом своим Александром Васильевичем Виноградским. Она была ласковая старушка маленького роста, всегда ко всем доброжелательная и приветливая. Когда я выросла и прочитала „Старосветских помещиков“, то узнала в некоторых чертах Пульхерии Ивановны свою старую тётушку. Правда, лишь в некоторых чертах, потому, что в ней характер тёплого гостеприимства и милого провинциализма сочетался с большой культурностью. В отличие от Пульхерии Ивановны она всегда шла наравне с веком, очень живо интересовалась современностью, любила молодёжь и верила в неё. Голова – белая как лунь, и лицо старенькое, всё в лучиках морщин, и только глаза сохранили почти юношескую свежесть.

В ту пору она жила на покое благодаря заботам своего племянника Дмитрия Константиновича Квитки, служившего в Полтаве директором банка.

Помню в одной из зал деревенского дома большой портрет А. С. Пушкина. Тётушка свято хранила его, так же как и все реликвии, связанные с его памятью. Был у Анны Петровны один заветный альбом большого формата в тёмном кожаном сафьяновом переплёте. В нём листы были переложены разными сувенирами и множеством высушенных цветов: роз, незабудок и осенних астр, прикреплённых выцветшими ленточками к небольшим листкам почтовой бумаги.

Часто она перелистывала свой альбом, с любовью перебирала его потемневшие страницы, любовалась цветами и, вспоминая старину, часто задумывалась, качая головой. Мне было в то время немного лет, и я скучала этими воспоминаниями и разговорами, мало мне понятными. Много раз говорила мне тётушка, лаская:

– Глупенькая ты ещё, Верочка. Вот вырастешь – узнаешь, какой великий человек писал эти слова своей рукой.

Она часто читала стихи, всё перечитывала. И ещё какие–то письма. Не знаю, почему Анна Петровна меня, девчонку, избрала собеседницей в своих воспоминаниях. Вероятно потому, что очень уж была одинока в те годы своей жизни. Дядя Александр Васильевич в этих разговорах никогда участия не принимал. Не ревновал ли он к прошлому?»

В. П. Полторацкая приводит многие подробности трогательных отношений четы Марковых–Виноградских и интересные детали их незатейливого быта:

«Жили они дружно, как два голубка. Александр Васильевич был моложе Анны Петровны чуть ли не на 20 лет. У нас говаривали в семье, что когда он родился, то тётя его, новорождённого, носила на руках. Когда он подрос и поступил в кадетский корпус, она встретилась с ним в Петербурге. Каждую неделю по отпускным дням брала его к себе домой, кормила кадетика блинами и пышками, ласкала его по–матерински, растила и берегла… Вырос и сам Александр Васильевич, возмужал, они подружились и наконец стали мужем и женой. Впоследствии они как–то сравнялись годами.

Дядя Саша был высокий худощавый старичок с козлиной бородкой, как у Некрасова, очень болезненный. Страдая болью в желудке, он всегда носил подушечку на животе, а на ней обе руки. Звали они друг друга «папаша» и «мамаша», никогда по имени.

Когда стемнеет на дворе, хозяева приказывали девушкам позакрыть все ставни в доме, железками заложить изнутри и опустить на окна шторы. Наступала тишина, только сторож мерно стучит в чугунную доску. Удары гулко проносятся в тишине. На столе шумит самовар: уютно и тепло. Через всю скатерть дядя с тётушкой раскладывали большой пасьянс и ссорились порою. Только беззлобно, никогда не держали зла и обращались друг с другом с изысканной вежливостью, всегда на «Вы». Ухаживал дядюшка за Анной Петровной трогательно нежно и всегда с какой–то особою деликатностью. Усядется она в кресло, сейчас дядя Саша подойдёт, скамеечку пододвинет под ноги и пледом укутает, и так ласково, любезно. За вечерним чаем он всегда присаживался к самовару и сам разливал чай. Ей, тётушке, конечно, первой в большой старинной чашке.

Обычно долго сидели за столом. Я копошусь на ковре, занятая своими ребячьими делами, а тётушка за пасьянсом. Потом она смешает карты и прикажет подать книжку или всё тот же альбом. Начнёт читать стихи. К сожалению, их содержания не помню в точности. Но после, читая Пушкина, я сразу узнала его чудный гимн «Я помню чудное мгновенье…». Были и другие стихи в альбоме – тётушка говорила, что ей писались. Очень звучные стихи, красивые, как музыка…» [76]

Здесь, в Березоточах, Анна Петровна надиктовала мужу свои новые воспоминания «Три встречи с императором Александром Павловичем». К этому времени она стала плохо видеть: болезнь глаз – катаракта, – которой страдала её бабушка Любовь Фёдоровна Муравьёва, проявилась и у неё. Эти её воспоминания начинаются словами: «Теперь, когда я ослепла, и мне прочли чрезвычайно замечательное произведение графа Л. Н. Толстого „Война и мир“, где, между прочим, говорится о страстном, благоговейном чувстве, ощущавшемся всеми молодыми людьми к императору Александру Павловичу в начале его царствования, мне так ясно, так живо, так упоительно представилась та эпоха, и воротились те живые, никогда не забываемые мною воспоминания, о которых мне захотелось рассказать».