Те, кто охотится в ночи - Барбара Хэмбли

В сумерках дома Куин-Энн-стрит имели весьма мирный вид. Их высокие узкие окна были освещены. В одном из них двое мужчин играли в шахматы, возле другого задумчиво стояла женщина, обняв за плечи подростка. Будь Эшер вампиром, он бы слышал сейчас каждое их слово.

В доме Блейдона был свет – видимо, в кабинете, располагавшемся на одном этаже с лабораторией и маленькой тюрьмой. Эшер сильно стукнул в дверь, и она подалась под костяшками его пальцев.

– Блейдон! – позвал он, почти не повысив голоса.

Имя еще отдавалось на темной лестнице, но, как тогда, в Оксфорде, Эшер понимал, вслушиваясь в опасную тишину, что в доме кто-то есть. Затем голос Исидро шепнул в мозгу:

– Поднимитесь сюда.

Он двинулся по ступенькам, точно зная, что он найдет на втором этаже.

Исидро сидел в кабинете Блейдона за инкрустированной персидской конторкой и сортировал валявшиеся вокруг бумаги. Вампир выглядел так, как и при первой их встрече: изящный, словно изваянный из алебастра; нежные бесцветные волосы падают почти до плеч, облитых серой тканью костюма, купленного на Бонд-стрит, – заезжий гранд, аристократ из иных веков, танцевавший когда-то с королевой-девственницей; окаменелость с замещенными полностью клетками и душой, запаянной в этих клетках, как муравей в янтаре. Чем же он все-таки коротал вечера этих нескольких столетий?

Бледные глаза цвета шампанского встретились с глазами Эшера.

– Вы найдете его в лаборатории, – тихо сказал вампир. – У него сломана шея. Он как раз работал над очередной сывороткой – из крови, которую он выкачал из Хлои.

– Он узнал про Денниса?

– Там была телеграмма из Букингемширской полиции – о пожаре в Пиках. В золе нашли металлические пуговицы от мужских брюк, потрескавшиеся стеклянные бусины четок, стальное распятие и несколько неопознанных костей.

Эшер молчал. Исидро положил очередную тетрадь на вершину бумажного пригорка перед собой. Пригорок поехал, и брошюра, соскользнув, слетела неуклюжей птицей на пол.

– Вы собирались разобраться с ним сами? Эшер вздохнул. Ему приходилось совершать вещи похуже убийства Блейдона по куда более незначительным поводам. Он знал, что всегда сможет обратиться за защитой в министерство иностранных дел и будет надежно прикрыт друзьями из департамента. Револьвер оттягивал карман пальто.

– Да.

– Я так и думал. – Губы дона Симона тронула кривоватая, но странно мягкая улыбка, придав его лицу, как вчерашней исполненной ужаса ночью, почти человеческое выражение. – Мне хотелось избавить вас от лишних хлопот.

– Вам хотелось избавить меня от разговора с полицией об экспериментах Блейдона.

Легкая циничная улыбка стала отчетливей, холодные глаза Исидро потеплели.

– И это тоже.

Эшер остановился у конторки, приглядываясь к нему. Если нанесенные Деннисом раны и мучили Исидро (рука самого Эшера ныла под новокаиновой блокадой), то это никак не отражалось на его поведении. Тонкие руки вампира были аккуратно забинтованы – не иначе доктором Гриппеном.

– Вы понимаете, – медленно начал Эшер, – что брат Антоний не только был единственным вампиром, способным убить Денниса, способным ввести себе в вены такое количество серебра и прожить после этого еще несколько минут, но и единственным, кто на это отважился. Он был единственным вампиром, который предпочел спасение души бессмертию.

Порыв ветра качнул голые ветви в саду, столкнув их с костяным стуком. Вдали колокол на церкви ударил шесть раз. Тонкие пальцы Исидро неподвижно лежали на исписанных листах. Массивный золотой перстень блестел в свете газового рожка.

– Вы полагаете, он его достиг? – спросил он наконец.

– Вам знакома легенда о Тангейзере?

Вампир усмехнулся.

– Грешник, так напугавший своей исповедью папу Римского, что тот прогнал его, сказав: «Скорее на моем посохе распустятся цветы, нежели Господь простит такие преступления». Тангейзер вернулся к грешной жизни, а через три дня посох расцвел… Да, знакома. – Глубокие глаза Исидро загадочно мерцали. – Но, как говорил сам брат Антоний: «Нам этого не узнать».

Еле слышный звук заставил Эшера обернуться. В дверях стояли Антея Фаррен и Лайонел Гриппен. Графиня выглядела осунувшейся и измученной, доктор, как всегда, был огромен и краснолиц; на фоне налитых краденой кровью губ клыки казались ослепительно белыми.

Исидро продолжал мягко:

– Думаю, никому из нас даже и в голову бы не пришло, что такое самопожертвование возможно. Да и сам брат Антоний наверняка подумал об этом лишь после встречи с вами в катакомбах, когда вы напомнили ему о безграничности милосердия Божьего.

– Каждый вправе дурачить себя, как ему нравится, – проворчал Гриппен.

– А я думаю, если кто-то уходит из-за стола в разгар пира, то, значит, он просто пресытился.

Антея чуть склонила голову к плечу и добавила:

– Это был скорее поступок смертного.

– Ну так он и умер в итоге, – отозвался Гриппен.

Какое-то время Эшер внимательно смотрел в мерцающие карие глаза женщины.

– Да, – сказал он. – Это был скорее поступок человека, чем вампира.

– Во всяком случае, после этого его поступка ваша служба кончилась, – сказал Исидро, не поднимаясь из-за конторки. – Вы свободны.

– Свободен? – Эшер оглянулся на дверь, возле которой стояли Гриппен и графиня Эрнчестер с лицами, напоминающими в газовом свете посмертные гипсовые маски с живыми мерцающими глазами.

– Да, свободны, – повторил Исидро. – Если хотите, можете начать охоту на вампиров, во всяком случае, на тех, кто вам лично не симпатичен. Или даже на всех, если вы человек принципа. Насколько я понимаю, какие-то принципы у вас еще остались, хотя и в сильно поврежденном виде… Но, боюсь, это окажется бесплодным занятием. Мы знаем теперь, каким образом вы и миссис Лидия нас выследили, и, поверьте, сделали из этого выводы. Отныне наши укрытия будут более, как это у вас называется, законспирированы. Вы можете преследовать нас долго и безуспешно, хотя вам, разумеется, придется вложить в это дело всю свою душу, все силы, все оставшиеся годы. А много ли их у вас осталось?

Эшер смотрел на него не отвечая. В бледных глубоких глазах вампира он не уловил ни тени насмешки. Бедный глупый Деннис убил двадцать четыре человека – слепо, почти бессознательно, в припадке ярости и желания. Исидро убил за три с половиной столетия не менее десятков тысяч – хладнокровно и расчетливо. Долг человека требовал уничтожить их до единого, чтобы они не могли убивать снова и снова, не могли порождать себе подобных.

Но в глубине души Эшер знал, что Исидро прав. Для этого требовалась одержимость во имя идеи, та самая одержимость, ради которой он застрелил когда-то человека, бывшего его другом. Он устал от этого, смертельно устал, он был просто не в силах вести борьбу.