RUтопия - Вадим Штепа

Но что же субъективно заставляет людей становиться «евразийцами», этим безликим сплавом — вместо того, чтобы быть самими собой? По-видимому, ответ лежит в области психологии — если нечего предъявить миру самобытного и уникального, остается только списывать свою творческую немощь на некоего «тотального врага», и затем видеть весь смысл своей жизни в противодействии ему. Логика реактивная и безысходная. Именно так возникают все антиутопии. Окажется ли Оруэлл, описавший войну Океании и Евразии, мрачным пророком?

«Посвящение» славян в совместную историческую миссию никуда не исчезло. Тем более, что в эпоху глобализации все государства постепенно становятся условностями, но остаются лишь цивилизации, не считающие свою историю завершенной.

Распад СССР и Югославии привел к тому, что славяне вновь осознали себя «Севером» — поскольку цивилизационный «Юг» стал плотно ассоциироваться с исламским миром. Если раньше на Юге была еще и Византия, то теперь там сплошной стамбульский базар. На нем, конечно, не запрещается мечтать о «православной империи» — только те, кто углубляются в эту «византийскую археологию», уходят все дальше и дальше от реальности. Если славянский Юг утратил волю к продолжению своей исторической миссии, это должно означать не отпевание славянской цивилизации, а поиск и утверждение новой концептуально-творческой доктрины. Причем она совсем необязательно будет внешне «традиционалистской» — как раз такой, буквально и формально понятый традиционализм и привел Балканы к тотальной межславянской войне.

Есть основания полагать, что новая славянская цивилизация возникнет именно как цивилизационный синтез, исходящий, однако, из самой логики истории. Прежде всего, именоваться она будет по такому же двусложному принципу, сочетающему географическое и цивилизационное значение, как Югославия. Это именно взаимодополняющий, а не взаимоотрицающий смысл, как у «Евразии», провисшей между двумя частями света.

Северославия, преемствующая традицию Русского Севера, доктрину «славянской взаимности» и позитивный цивилизационный опыт Югославского проекта, станет новым именем для тех пост-российских пространств, которые не желают входить в сферу «евразийского» притяжения и ассимилироваться в «Большом Косове».

Традиция Русского Севера включает в себя историю Новгорода, как самое яркое свое проявление, но не исчерпывается им. Территориально Русский Север простирается от Балтики через Новгородские земли вдоль побережья Северного Ледовитого океана, т. е. имеет поморскую природу.

Поморье самим своим фактом успешно деконструирует «классическую геополитику». С точки зрения дуалистически мыслящих геополитиков оно являет собой некую промежуточную «береговую зону», Rimland[77] между основными категориями Суши и Моря. В действительности же самих этих категорий «в чистом виде» нигде не существует — это сугубо идеологические абстракции. Утверждать их «первичность» — это все равно, что утверждать, будто шизофрения и паранойя — это устойчивые, «правильные» состояния сознания, а нормальное состояние — нечто пограничное и несерьезное. «Вы либо с нами, параноиками, либо с ними, шизофрениками, а третьего не дано».

На самом деле, в море никто из людей пока не живет, а на суше невозможно жить без воды. Геополитическая абстракция Суши и Моря снимается чисто ландшафтно: озером или рекой. Континент без озер и рек — такая же безжизненная пустыня, как море без островов и берегов. Характерно, что по Гумилеву даже среднерусский ландшафт — не «сухопутный», а «речной»: даже «континентальные», никогда не видевшие моря славяне всегда расселялись вдоль рек и вокруг озер — это разновидность скорее «поморского» стиля жизни, чем «сухопутно-монгольского» (монголы, как известно, даже не мылись — запрещала религия, — вот это, пожалуй, действительно исключительный «народ Суши»!).

Поморье — это живая, динамичная субстанция, а Суша и Море — это его абстрактные атрибуты. Структура Поморья — глобальная горизонтальная кооперация самобытных общин (регионов или «городов-государств»). Суть Поморья — в его глокальности (→ 1–8), которая есть не просто статичное «равновесие» между двумя крайностями, а нечто особое и цельное. Поморье открыто миру и вовлечено в многообразную систему связей с самыми удаленными его точками (это позитив Моря). Но в то же время каждый из регионов Поморья сохраняет свою уникальность и традиции, поддерживает самобытную внутреннюю жизнь (позитив Суши).

Таким образом, историческая конкуренция Новгорода с Москвой должна рассматриваться не как «региональный сепаратизм», а как борьба северославянского (= поморского) и татаро-московского (= евразийского) начал в русской истории. (→ 3–1) Русская государственность создавалась при доминировании именно северославянского начала (основание Новгорода, «путь из варяг в греки»). С падением Новгорода и созданием Московского царства Северославия потерпела временное поражение. Петербургский период стал ее частичным реваншем. Советский период — смешанный, здесь на одних уровнях побеждали северославянские тенденции (технологическое освоение Севера, развитие Северного морского пути, полярные экспедиции), на других — московские традиции абсолютной власти. А в эпоху глобализации, когда мир постепенно превращается в «глобальное Поморье», дуализм «атлантизм-евразийство» полностью теряет смысл. Если Москва, не желающая расставаться с самодержавным централизмом, только тормозит адаптацию русских к новой реальности, то поморская традиция, напротив, вновь становится весьма актуальной.

Как ныне оказалось, поморское, северославянское будущее было не «отменено», а просто отложено. Ресурсов татаро-московского ига, покоряющих, разоряющих и превращающих в свою «окраину» все славянские земли, хватило лишь на несколько веков — а потом исторические зерна стали с неизбежностью прорастать. Архангельский общественный деятель Александр Иванов объясняет современную «поморскую идею» так:

Поморы обладают особым чувством собственного достоинства и любовью к свободе. Причина этого в том, что на Севере не было крепостного права, а основной формой организации хозяйственной жизни была не община, а артель. У поморов отсутствует чувство врага, так как естественных ресурсов всегда хватало всем, а иностранцев воспринимали не как конкурентов, а как партнеров по торговле. Начавшиеся в глубокой древности контакты с Европой (морем Эдинбург, Осло и Бремен ближе Москвы) выработали западноевропейскую ориентацию сознания, отсутствие ксенофобии и уважение к демократическим институтам. Поморам исторически присуще презрение к московской власти — и царской, и советской, и постсоветской — за ее лживость, жестокость и творимый ею произвол. Поморы стремятся работать не на государство и как можно меньше зависеть от него.

Задолго до революции население Севера отличалось поголовной грамотностью. Ценность образования, культуры и науки для северянина безусловна. То, что в Центральной и Южной России называется патриотизмом — ненависть к Западу, ненависть к свободе и демократии, ненависть к интеллигенции, с нашей поморской точки зрения, называется не патриотизмом, а хамством.

Суровая природа Севера выработала особые черты характера помора: смирение, терпение, стойкость, своеобразный сплав практицизма и мистицизма. Перед лицом грозной стихии мы смиренны и просим Бога о милосердии, перед лицом московской тирании — мы тоже просим милости у Бога — у тиранов просить ее бесполезно. Рано или поздно Церковь будет соответствовать нашим представлениям. Она будет держаться поддержкой народа, а не власти. Выборность священников и епископов верующим народом — необходима и безотлагательна. С нашей поморской точки зрения, священники или епископы должны вести себя с народом как братья, а не как надменные китайские мандарины. Эта азиатчина отвратительна.

Москва же и ориентированное на нее евразийское пространство сегодня все более увязает в проблемах Юга (Кавказ, Средняя Азия…), именно «южные темы» вызывают повышенный политический интерес, сопровождающийся ростом полицейских и милитаристских настроений. Порой создается впечатление, что если бы чеченской войны не было, ее следовало бы выдумать, чтобы найти какой-то выход этим «патриотическим» чувствам. Ордынская преемственность Москвы и «нео-ордынские» настроения ее южных противников — это не что иное, как зеркальное отражение одной и той же цивилизации. Это бесконечный сериал про «ментов» и «бандитов», которые легко взаимозаменяются. Это прямая взаимосвязь между распространением криминальной психологии и разрастанием всевозможной «охраны». Это агрессивный изоляционизм — и претензия на глобальную универсальность. Однако было бы ошибкой считать эти «двуглавости» какими-то специфически «русскими» — на Русском Севере их называют именно «московскими».