Тонкая красная линия - Джеймс Джонс

Он не успел сделать и пары шагов, как его едва не сбила с ног промчавшаяся мимо огромная, громко сопевшая и вообще похожая на разъяренного быка туша. Человек с ревом пронесся дальше по склону (судя по всему, он бежал из рощи, где американцы добивали пленных), направляясь к телу лежавшего неподалеку убитого (Стейн узнал в убитом рядового Полака Фронка из третьего взвода), бросился к нему, схватил валявшуюся рядом винтовку и, еще более хрипло дыша, ринулся назад, в сумятицу побоища. Конечно, это был Большой Куин, Стейн не ошибся. Плечо у него было все в крови, сквозь разодранный рукав рубашки виднелась раненая рука, перевязанная какой-то тряпкой.

Стейн действительно не ошибся, когда, перевалив через вершину и увидев то, что происходило внизу, решил, что солдатом, выстрелившим пленному прямо в рот, был Большой Куин. У него этот японец был уже седьмым. Но буквально через минуту после этого выстрела у солдата вдруг напрочь заклинило затвор винтовки. Это было из рук вон плохо. Не говоря уж о том, что вышедшая из строя винтовка создавала крайнюю опасность для солдата в подобной передряге, Куина особенно взбесило его дурацкое невезение — все ребята веселятся, а ему и душу отвести теперь нечем. Однако он быстро сообразил, как помочь беде, и помчался вниз по склону, надеясь разжиться здесь чьей-нибудь бесхозной винтовкой. У него сразу стало веселее на душе, он даже залюбовался собой со стороны — мчится здоровенный парняга, весь в крови, и все такое прочее. Чем не картинка для хрестоматии? А все потому, что у него сегодня выдался удачный день.

Прежде всего, сегодня Куин наконец-то убедился, что он вовсе не трус. Вчера он вместе со всеми валялся в какой-то вонючей воронке, совершенно лишившись рассудка, трясся от страха при каждом даже не очень близком разрыве японских мин. Так он провалялся весь день, до той самой поры, когда капитан Гэфф скомандовал первому взводу выдвинуться к вершине хребта. Ведь он даже умолял Долла не высовывать носа и не сметь докладывать Стейну, что они там отсиживались. Вот будет позорище, если Долл разболтает про все это! Здоровенный верзила, а трясся, как поганый суслик в норе. Да ведь сила силой, здоровье и все прочее, а против японской-то мины все это ничего не значит. Тут кое-что другое нужно. А этого другого у Куина как раз и не оказалось. Он и всю жизнь таким был. Даже когда пацаном у себя дома бегал. Стыдно вспомнить, любой сопляк в округе мог излупить его как угодно. Потом, когда он подрос, ему казалось, что уж теперь-то с этим будет покончено. Но вчерашний день будто перечеркнул эти его надежды. Не день, а бесконечный, черный, дикий ужас, какой-то непрерывный кошмар. Он был так потрясен, что потом целые сутки не мог слова вымолвить. Хотел спрятать, скрыть от всех то, что творилось в душе.

А вот сегодня все совсем по-другому. И прежние страхи позади. Его просто трясло от возбуждения. От их успешно проведенного скрытного выдвижения в тыл противника, успешной ликвидации пулеметной засады в джунглях, а потом этого броска вверх по склону «туловища Слона», не говоря уж о том неповторимом чувство разрядки, которое охватило его сперва во время расправы с минометчиками, а потом и здесь, в японском лагере. Все это настолько подняло настроение, что ему казалось, будто он не по земле ходит, а прямо по воздуху летает. И когда он вместе со всеми бежал вверх по склону, ему уже ни капельки не было страшно. Он храбро вел вперед свое отделение, а уж когда ворвался сюда, обрушившись на ничего не подозревавших японцев, так ошеломив их, что они даже и сопротивляться не посмели, то его душу охватило невыразимое воодушевление. Он понял, что наконец-то настал миг, когда кому-то придется расплатиться с ним за все то, что вытворяли японцы, за все страхи и унижения его самого и его товарищей.

В пьянящем возбуждении атаки он забыл примкнуть штык, однако вскоре убедился, что это, пожалуй, даже к лучшему — у него на глазах японцы убили двух солдат, когда те, вонзив штык в противника, никак потом не могли его выдернуть.

Ранило его буквально в первые же минуты атаки, когда они только перевалили через вершину. Боли он не чувствовал. Пуля прошла навылет через мышцы плеча, осталась лишь небольшая ранка. Он завязал ее носовым платком, зубами затянул узел покрепче и, громко смеясь, побежал дальше. До того как у него случилась беда с винтовкой, он уже успел уложить семерых, четверо из них при этом стояли с поднятыми вверх руками. И вот теперь, громко вопя и выкрикивая при этом что-то нечленораздельное, он снова рвался в самую гущу побоища. Он налетел на японцев, с ходу влепил заряд прямо в голову японскому офицеру, который выскочил в этот момент откуда-то из-под земли, чтобы с криком «Банзай!» умереть за своего императора. Куин не мешкая сорвал с него портупею с ножнами, вложил в них саблю, которой за несколько секунд до этого размахивал ее прежний владелец, и бережно засунул все это себе за пояс. Покончив с этим делом, он побежал дальше.

— Куин вернулся! — заорал кто-то. — Большой опять с нами!

Этот выкрик даже удивил солдата. Это же надо, подумал он, вот уж никогда не поверив бы, что мне так рады. Сам же громко закричал в ответ:

— А ну-ка покажите мне какого ни на есть япошку! А ну-ка!

Стейн разыскал своих «старичков» из второго взвода там же, где оставил их несколько минут назад. Они все еще стояли в траве на коленях, опираясь для устойчивости на винтовки. Не поднимая взвода, он провел краткое «командирское совещание», на которое позвал помимо Бэнда еще и Бека, командовавшего взводом, а также сержантов Уэлша и Сторма.

— А меня вот ранило, — глуповато ухмыляясь, доложил Сторм ротному.

— Вот и порядок, — хохотнул, как обычно, Уэлш. — «Пурпурное сердце» теперь получишь. Радуйся.

— У, подонок, — обозлился Сторм. — Только посмей меня в списки не включить!

Успокоив их, Стейн объяснил всем свой замысел. Взвод должен перевалить вершину в колонне отделений. Как только они минуют перевал, надо будет сразу же взять левее и двигаться по склону вниз. В это время он передвинет пулемет с расчетом еще левее и таким образом прикроет их движение. Необходимо будет по ходу выявлять еще оставшиеся огневые точки противника, но ни в коем случае не задерживаться с ними и, самое главное, не допустить, чтобы кто-то из солдат подался в сторону японского лагеря — там двух взводов вполне достаточно, они все закончат, как надо.

— Учтите, что наша позиция уже почти в полном порядке, — добавил он быстро. — Дел тут осталось пустяк, немного подчистить — и все. А вот подполковника Толла со второй ротой, видно, здорово там прихватили. Вот и надо им отсюда помочь, с тыла по японцам ударить.

Он немного помолчал, потом спросил, есть ли вопросы. Вопросов не было, все только одобрительно покивали головами в ответ. Однако потом Сторм все же не утерпел:

— А как со мною, капитан? Когда в тыл отправят? — Все разом обернулись в его сторону. — Я в том смысле, что ранен ведь. — Он снова ухмыльнулся, потом поднял вверх руку, помахал ею. Все молча глядели на него.

— Насколько я понимаю, ты хотел бы прямо сейчас отправиться? — спросил Стейн.

— Так точно, сэр.

— Что ж, я не возражаю. Только вот как ты туда пойдешь? Как мы сюда шли, через джунгли? Или прямехонько вон туда, вниз по силону?

Сторм оторопело молчал, что-то прикидывая в уме. Наконец до него дошла ирония капитана.

— А-а. Вон вы про что. — Он молча поднял снова раненую руку, потряс ею в воздухе, потом поглядел на ранку. — Ясно, сэр. Все ясно. Стало быть, выходит, что надо подождать, пока не разгромим их позиции, те, что между нами и второй ротой, так?

Стейн ничего не ответил ему, только ухмыльнулся прямо в лицо. На лице Сторма тоже появилось что-то вроде улыбки.

— А я надеюсь, что не шлепнут меня в этой передряге. — Он произнес эту фразу своим типично техасским говорком, потом еще раз поглядел на ранку, помахал рукой. Крови так и не было, да и боли он тоже не ощущал. Только разве в этом дело? Кому какое дело, какая у него рана. Ранен, — значит, все. И должны же они ему хоть маленько посочувствовать. — Что-то мне кажется, — проворчал он вроде бы про себя, — что не так-то уж просто будет эту штучку оттуда вытащить. Не иначе операцию делать надо. А то ведь не ровен час…

— О'кей! — вмешался Стейн. — Итак, всем понятно, что и как надо делать? Значит, по местам.

Все разошлись молча, только Бек, явно подражая своему предшественнику, сержанту Кекку, попросил у ротного разрешения идти с первым отделением.

Они тронулись сразу нее, как только пулеметчики начали менять огневую позицию, быстро рассыпались по покрытому густой травой склону высоты, которая лишь вчера казалась им из долины такой крутой и неприступной. Отсюда хорошо была видна далеко внизу та каменная гряда, где они провели прошлую ночь.

Как бы ни казалось в начале, но на поверку дело получилось не таким уж сложным. Весь склон холма был, точно соты в улье, утыкан стрелковыми ячейками и пулеметными гнездами. Судя по всему, японское командование было намерено усиленно оборонять эту высоту, а если бы пришлось ее оставить, взять за это плату подороже. Однако дело повернулось совсем по-другому: услышав всю эту страшную стрельбу прямо у себя в тылу, японские солдаты, видимо, быстро сообразили, что все это может означать, и один за другим стали выскакивать из своих нор, сдаваясь в плен. Зрелище было поистине угнетающее — больные, изможденные, едва держащиеся на ногах солдаты стояли с поднятыми руками у своих убежищ, а в глазах у них неподвижно застыл животный страх. Молча и с полной безнадежностью они ждали своего конца от рук принимавших их капитуляцию солдат противника. Страх и ожидание были не напрасными — с теми, кто почему-либо забыл бросить оружие, тут же разделывались пулеметчики, а то и просто любители пострелять в беззащитных — таких ведь немало было в каждом взводе. Остальных, которых потом погнали вверх по склону, стоявшие там солдаты встречали пинками, зуботычинами, били прикладами. Правда, до убийства дело не доходило, за исключением, может быть, шести-семи случаев, когда кто-то из солдат не смог сдержаться. Да и с какой стати надо было сдерживаться? Кому охота, чтобы о нем подумали, будто он трус и жалеет япошек?