Волшебник в мире - Кристофер Сташеф

Горожане либо затравленно молчали, либо приглушенно переговаривались. Ренунцио дал знак стражнику, стоявшему на высоком балконе с железным поручнем, а тот дал знак толпе. То тут, то там начали раздаваться выкрики:

— Изменник! Изменник!

Остальные горожане, понимая, в чем спасение для них самих от ареста, стали подхватывать эти выкрики, и вскоре кричала уже вся площадь. Крик нарастал, начал жить как бы сам по себе, и даже те люди, которым было ненавистно устроенное сборище (а таких было большинство), сами не заметили, как начали вопить вместе с остальными — со злостью и даже — о ужас! — с радостью:

— Изменник! Изменник! На виселицу изменника!

Ренунцио ухватил Майлза за шею и заставил поднять голову.

— Смотри! — прошипел инквизитор, и Майлз не мог не повиноваться. Взгляд его так и так был прикован к вершине крепостной стены.

Там из стены торчал железный брус, а с его конца к парапету свисала веревка с петлей. Стражники подтолкнули к краю стены еле державшегося на ногах человека, набросили петлю ему на шею. Один стражник ударил его в живот, несчастный согнулся пополам от боли и хотел этого или нет, но увидел разверзшуюся под ним пропасть глубиной в пятьдесят футов. Это был убийца-неудачник. Он страшно закричал от страха, но крик его стал поистине душераздирающим, когда тяжелый сапог другого стражника толкнул его с такой силой, что он перелетел через парапет и повис на веревке, затянувшейся на его шее. Крик его сразу затих.

В последнее мгновение Майлз дернулся, стараясь отвести взгляд, но Ренунцио держал его крепко.

— Вот она — твоя судьба, — прошипел он с присвистом, — если только ты не скажешь мне того, что я желаю узнать.

Майлз смотрел на болтавшееся на веревке тело несчастного мятежника, на его кровоточащие раны и ожоги — следы пытки каленым железом.

— Да, — прошептал он, ненавидя себя лютой ненавистью. — Да, я скажу вам. Я скажу вам все.

— Вот и славно, вот и умница, — оскалился Ренунцио и ласково потрепал Майлза по спине, после чего развернул его обратно, к тюрьме. Главарь повстанцев испытывал жуткое, ни с чем не сравнимое чувство вины: он подозревал, что Ренунцио не стал бы так долго и изощренно мучить несчастного, не старайся он заставить Майлза сдаться.

Но это ему, конечно же, не удалось. Майлз столь же старательно разыгрывал собственное представление, сколь Ренунцио — свое. Он вовсе не ожидал, что инквизитор будет долго догадываться о том, что исповедь Майлза — всего-навсего вымысел, нечто наподобие баллады, какую бы смог спеть менестрель, но чем дольше бы Майлзу удалось протянуть время, тем меньше его соратников было бы схвачено властями.

Он понимал, что революция проиграна, что ей конец. Они проиграли, не успев нанести ни одного удара Защитнику. Его последний приказ гласил: всем бежать в леса и горы. И чем больше он будет играть с Ренунцио в его игру, тем больше мятежников спасется.

Майлз вскрикнул — его груди коснулся раскаленный докрасна железный прут. Эта боль оказалась куда страшнее той, от которой он страдал целые сутки — целые сутки он был растянут на дыбе по приказу Ренунцио.

Страшное жжение немного утихло. Майлз увидел, как палач отводит в сторону раскаленный прут. О ужас! Он и не ведал, что бывает такая боль!

— Не верю ни единому слову, — хмыкнул Ренунцио и, сверкая глазами, уставился на Майлза. — Город в лесу, набитый умалишенными? Чушь! Бред собачий! Неужели ты думаешь, что я дурак набитый, чтобы поверить в такие россказни?

— Но это правда! — вскричал Майлз. — Рыцари исцелили их от безумия, научили, как стать магистратами и шерифами, и послали, чтобы они подменили настоящих магистратов и шерифов!

Губы Ренунцио в отвращении скривились. Он махнул рукой палачу, и дикая боль пронзила ступни Майлза. Он не видел и не понимал, каким орудием пытки воспользовался палач, но от боли чуть было не лишился чувств. Инквизитор заметил это и дал палачу знак. Тот плеснул в лицо Майлза ледяной водой. Это было настолько неожиданно, что вместо того чтобы прийти в себя, Майлз чуть было снова не потерял сознание, но заставил себя держаться, о чем жестоко пожалел.

— Чем дальше, тем хуже, — сердито прошипел Ренунцио. — Сначала — город, населенный полоумными идиотами, а теперь еще — двое рыцарей, которые ухитрились волшебством избавить этих придурков от безумия. Мало того — ты еще болтаешь про какой-то дух, который обитает в стене и за считанные месяцы обучает идиотов тому, на что настоящие чиновники тратят лет по двадцать! Повразумительнее ничего не можешь придумать, дорогой мой Майлз?

Вот это «дорогой мой» было противнее и страшнее всего: муки Майлза превращали его в истинное сокровище в глазах Ренунцио, испытывавшего истинное наслаждение от зрелища его страданий. Между ними как бы устанавливалась некая связь.

— Я... Я... попробую, — прохрипел Майлз. За страхом боли он прятал волнение. Он так и рассчитывал: для начала говорить правду в уверенности, что Ренунцио ему ни капельки не поверит. Честно говоря, не переживи Майлз всего этого сам, он бы тоже решил, что ему морочат голову детскими сказками.

Он взвизгнул от боли в руке — боль была резкой, но краткой, но тут же стиснул зубы. Эта боль оказалась пустячной по сравнению с тем, что он уже перетерпел.

— Это так, мелочь, чтобы привлечь твое внимание, — пояснил Ренунцио. — Ну, так давай вернемся к этим двоим рыцарям. Как их звали?

— Сэр Дирк Дюлейн, — выпалил Майлз. — И сэр Гар Пайк.

Ренунцио нахмурился. Майлз напрягся, приготовился к новой пытке, но инквизитор только задумчиво изрек:

— «Гар Пайк» — это ты, пожалуй, врешь, но «Дирк Дюлейн»... в этом имени что-то есть. Ну и где же они теперь, эти двое главных изменников?

— Вернулись туда, откуда появились, — ответил Майлз. Глазки Ренунцио полыхнули мстительным огнем.

— Это куда же? — мурлыкнул он. Майлз вдохнул и выдохнул. Его ответ инквизитору явно не должен был прийтись по сердцу.

— К звездам. На летучем корабле.

Физиономия Ренунцио окаменела, глаза метали молнии. Он поднял руку, готовясь дать знак палачу...

И тут кто-то оглушительно громко забарабанил в дверь камеры пыток.

Ренунцио раздраженно обернулся, опустил руку, кивнул стражнику, и тот отпер дверь.

На пороге стояли двое стражников. Один — такого высокого роста, что ему пришлось пригнуться, когда он переступал порог, а второй — стражник как стражник. Майлз заставил себя изобразить гримасу ужаса, но на самом деле сердце его забилось чаще от радости и надежды на спасение.

— С какой стати вы дерзнули оторвать меня от работы? — сердито проворчал Ренунцио. — Какое такое у вас ко мне важное дело?