Волкодав - Мария Семенова

– Куда каждый день с кнесинкой шастаешь? – мрачно спросил Крут. – От убийцы ее спас, так и думаешь, все тебе дозволено? Отвечай, говорю!

Волкодав ответил ровным голосом:

– Госпожа едет, куда хочет и с кем хочет, а мы с тобой, воевода, ей не указ.

Боярин, багровея, шагнул ему навстречу. Волкодав остался стоять где стоял. Оружия в ход он пускать не собирался, а там как получится.

Елень Глуздовна не стала дожидаться, пока упрямство и преданность доведут этих двоих до беды.

– Волкодав, – позвала она и протянула руку, и венн снял ее с лошади. Кнесинка подошла к боярину и спросила: – Ты, Крут Милованыч, за мной присматривать взялся?

Она все-таки не произнесла совсем уже непоправимого слова. Не осведомилась – ты ли, мол, боярин, у меня, у кнесинки, ответа хочешь спросить?.. Нет. Она слишком любила старого отцова товарища, чтобы так его обижать.

– А вот и взялся! – рявкнул Крут. – Батька твой вернется, как перед ним встану? Девка твоя, скажу, с троими оторвиголовами… а я, старый дурак, спокойно дома сидел?

– С троими телохранителями, дядька Крут, – неожиданно спокойно поправила девушка. Не зря все же она судила суд, принимала чужестранных купцов и говорила с галирадским народом. – Из которых, – продолжала она, – двоих ты мне, дядька, сам подобрал, а третий от меня верную погибель отвел. Кому из троих у тебя веры нету, боярин?

Старая Хайгал молча злорадствовала, сидя в седле. Крут посмотрел на братьев Лихих, на одного и другого, а по Волкодаву только мазнул взглядом и тем выдал себя с головой. Венн вздохнул, попутно отметив про себя, что близнецы не забывали оглядывать кусты, поле и кромку дальнего леса. Кое-чему он их все-таки успел научить.

Правый между тем гуще налился кровью:

– Вот что, девка, как на колено-то уложу да крапивой…

Кнесинка, продолжая наступать на него, повторила:

– Кому из них у тебя веры нету, боярин? И тогда Крут сделал ошибку. Он сгреб ее за руку. Волкодав понял, что сейчас сделает кнесинка, чуть не раньше ее самой и мгновенно взопрел. Ей не больно-то давался этот прием. А уж против боярина, еще до ее рождения носившего меч… Он ошибся. Кнесинка, вдохновленная обидой, все проделала безукоризненно. И… быстро. Удивительно быстро. Сторонний человек не успел бы за ней проследить. Стоял, стоял себе важный боярин и вдруг, взвыв, тяжело бухнулся вниз лицом. Кнесинка сразу выпустила его и вскочила.

– Не зашибла, дядька Крут?.. – спросила она, краснея.

Волкодав видел, что ей было неловко. Дядька все-таки. На коленях ее когда-то держал, баюкал сиротку. Лежать сбитому на земле – последнее дело, но Правый почему-то не спешил подниматься. Только приподнялся на локте и, растирая широкое жилистое запястье, смотрел снизу вверх. На смущенную кнесинку, хмурого венна, неудержимо расплывавшихся близнецов и на старуху в седле. Когда их глаза встретились, Разящее Копье проворно показала ему язык.

– Я хотел, чтобы госпожа могла за себя постоять, – сказал Волкодав. – Даже если всех нас убьют. И меня, и их, – он кивнул на братьев, – и тебя…

– А коли так, нечего меня выгораживать! – оглянувшись, перебила кнесинка Елень. – Не ты чего-то там хотел, а я тебя заставляла!

– Ну что, пень сивобородый? – поинтересовалась нянька. – Все понял? Уразумел, чем девочка тешилась? Или еще объяснить?

Правый наконец поднялся и, не отвечая, принялся вытряхивать забитые пылью штаны. Кнесинка обошла его, стараясь заглянуть в глаза, – не разобиделся ли?

Дальнейшее, по мнению Волкодава, тоже легко было предугадать. Боярин сцапал «дочку» мгновенным движением, которого она, похоже, и не увидела. Перегнул-таки юную правительницу через колено и принялся отеческой дланью награждать увесистыми шлепками пониже спины… Волкодав вмешиваться, конечно, не стал.

А через несколько дней в крепость прилетел еще один голубь, и глашатаи разнесли по городу счастливую весть: кнес возвращается, кнес домой едет из Велимора. Да еще и грамоту везет о любви и согласии с великим южным соседом. Радуйтесь, люди!

И люди радовались.

День, когда кнес возвратился в город, выдался промозглым и серым. По-осеннему скорбный дождь зарядил еще накануне. Временами небо уставало плакать, но никуда не пропадала тяжелая мгла, начинавшаяся от самой земли. Неторопливый ветер гнал с моря пологие ленивые волны, и почти по воде ползли мокрые космы нескончаемых туч. Город нахохлился и потускнел, даже зеленая трава на крышах как будто утратила цвет. В такую погоду хотелось сидеть в четырех стенах и заниматься чем-нибудь домашним, слушая, как потрескивает в печи. И думать не думая о мозглом сумраке снаружи. Который, положа руку на сердце, и днем-то не назовешь. Сколько помнил себя Волкодав, отсидеться в непогоду под крышей у него не получалось ни разу. У него дома было заведено: женщина и кошка хозяйствуют в избе, мужчина и собака – во дворе. А потом он семь лет не видел не то что дождя или снега – вообще позабыл, как выглядят небо, солнце и тучи. Вчера вечером, предвидя долгую непогоду, кнесинка велела ему назавтра остаться дома, поскольку и сама никуда из крепости не собиралась. Но едва выговорила, как по раскисшему большаку, нещадно разбрызгивая грязь, в город прискакал конный гонец и сообщил, что на другой день следовало ждать кнеса. И, конечно, дочь-кнесинка собралась навстречу отцу. Волкодав знал, что ее будут отговаривать, но она не послушает.

Когда тучи, кропившие землю, из непроглядно-черных сделались синеватыми, он оседлал Серка, надвинул на голову негнущийся капюшон плотного рогожного плаща и поехал в кром.

Он ехал по темной безлюдной улице, никого, кроме редких стражников, не встречая, и думал: когда они соберутся и поедут встречать кнеса, куколь с головы придется откинуть – из-под него много ли разглядишь! – и сырость невозбранно склеит волосы, потечет за шиворот, пропитывая рубашку, оставляя разводы на добром замшевом чехле… Спасибо хоть, вороненая кольчуга рже неподвластна…

Только вчера ликующий Тилорн показал ему то, над чем они с мастером Крапивой бились пол-лета: железную ложку. Ее покрывала блестящая, как зеркало, светлая металлическая пленка. Всю, кроме кончика ручки, за которую – первый блин комом – ложку опускали в раствор.

– Скоро Крапива будет покрывать этим кольчуги! – сказал ученый, – Представляете, какую цену станут арранты заламывать за свои вещества, если только прознают?

Ложка была торжественно подарена Ниилит, и девушка немедленно испытала ее в деле: принялась размешивать зеленые щи, неспешно кипевшие в горшке на глиняной печке. Ложка жглась, и Ниилит обернула черенок тряпкой. Волкодав вспомнил, что кристаллы, которыми пользовался Крапива, слыли отравой, и спросил Тилорна, можно ли будет есть после этого щи. Насколько ему было известно, ученые о таких мелочах памятуют не всегда. Тилорн только отмахнулся. Он переживал за тоненькое покрытие не меньше, чем сам Волкодав – за Мыша, когда зверьку выправляли крыло. Ниилит переживала и за ложку, и за Тилорна, и за щи. У нее на родине ничего похожего не варили, рецепт принадлежал Волкодаву, и Ниилит ни в чем не была уверена. Любопытный Зуйко (с которого взяли страшную – ешь землю! – клятву молчать об увиденном) притащил за руку деда, а с дедом явился в кухню и Эврих, помогавший пропитывать растопленным воском кожаные заготовки. С плеча венна сорвался взволнованный Мыш и с писком завертелся под потолком… Вся семья в сборе. Наконец ложку, не вытирая, извлекли из горшка и дали обсохнуть. Ниилит смыла и соскребла с нее остатки щавеля…