Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Господи, где веник?
…В детстве, бывая летом в деревне, я часто забегала в секретный дедушкин сарай, где валялось много интересных и прекрасных, но, по случайности или нарочно, выброшенных из жизни вещей. На полу среди вкусно пахнущих свежих стружек, щепок и кусочков жести можно было ненароком найти какое-нибудь сокровище – медную проволоку, старые часы-ходики с кукушкой или даже точёную на станке деревянную куклу-матрёшку, почему-то забракованную строгой дедушкиной рукой.
Или, к примеру, дрожа от восторга при виде чудесной находки, откопать старинный нож: с большой рукоятью из чёрной кости и таинственными зазубринами на лезвии…
Конечно же, он часто бывал в деле и принадлежал диким разбойникам из таинственной орды!
(Бабушка, когда ругала внуков за шум, говорила сердито:
«Ишь, орда разгалделась!»
Или: «Что носитесь, как орда?»
Из тонких длинных стружек можно было что-либо сплести, и никогда не знаешь заранее, что именно получится – корзиночка, чучелка или птичье гнездо.
На стенке сарая, на большом ржавом гвозде висела старая подкова – на счастье.
Туда, в тот волшебный сарай, солнечный свет попадал тоже через узкие длинные щели…
Но только там не было так ужасно, изнурительно жарко…
Вокруг установилась затхлая, мертвенная тишина. Но вот она прервана живым напористым звуком:
– Ольга Николавна!.. Ждут же вас!.. Вы что?…Ой… Аааааа!
Голос Киры доносится откуда-то из Турции… А может, даже из Ливана…
Сейчас, сейчас, дорогая, я встану и приду к вам, под тент, выждите…
Ждите ответа… Только вот встану и приду…
Но мой онемевший язык не хочет больше мне повиноваться, и глаза уже ничего не видят, веки – свинец…
.. Тёплая, ласковая вода плещется у самых моих ног. Я спешу заплыть подальше и ныряю в прохладную глубину… Ледяная вода обступает меня со всех сторон, заполняет меня целиком, лезет в нос, глаза, уши… Я хочу выплыть наверх, отчаянно машу руками, но вода плотная, упругая, мешает мне взлететь наверх… Уже и в лёгких больно… Совершенно нечем дышать… Вокруг одна мутно-зелёная вода… Из последних сил я делаю рывок и… выплываю наверх… В ужасе смотрю по сторонам… И вижу – рядом голова Татьяны Степановны… У неё кривой костистый нос и мятое, как после большого ночного бдения, лицо в бородавках… Она говорит сипло и тихо:
«Извини, у тебя был такой несчастный вид, что мне трудно было смотреть… И вот я решила тебя немножко макнуть…»
Она кладёт свою руку на мою голову и снова толкает меня под воду… Я вырываюсь и кусаю её руку. Она тихонько взвизгнула, и тут же исчезает… Вокруг одни медузы…
Светло-лиловые и голубые медузы нежно щекочут мои стопы, злодейки весёлые да игривые… А говорят, жгутся… Любят, однако, напраслину возводить…
И что за народ у нас такой особенный?
А вот совсем уже здоровенная, просто монстр какой-то… плывёт на меня…
Это настоящий остров!
А посередине – пальма… в огромных лопухах… Я выбираюсь на сушу и лежу на горячем песке. На мне серая власяница и тяжёлое, словно чугунное, колье. Хочу в тень. Вот теперь всё хорошо, совсем уже хорошо…
– Капельницу не снимать.
– Анализ крови вот…
– Повторить через час.
– Внутрь ничего, будем стимулировать рвоту.
– Венозную тоже брать?
– Два раза в сутки.
– Она, кажется, проснулась…
– Рано ещё.
– Веки дрожат. Проснулась уже…
– Ольга, вы меня слышите?
Еле-еле приоткрываю глаза – ба! Знакомые всё аппараты… Такой прибор видела у Ханурика в реанимации. Действительно, приехали. С чем себя и поздравляем. Так что это было?
– Ну, как вы?
Низко надо мной склоняется женщина в белом халате. Лицо приятное, не злое. И это – тоже весьма приятно.
Говорю:
– Голова болит.
– Очень? – спрашивает врач сухо, по-деловому, без всякого сочувствия.
– Лучше бы отвалилась.
– Придётся терпеть, – безжалостно говорит она. – Никаких анальгетиков я вам сейчас назначить не могу. В ближайшие шесть месяцев вообще советую воздерживаться от каких-либо лекарств вообще.
– А что так сурово?
– Может проявиться побочное действие.
– Это настораживает.
– А вы хотели…
– Что со мной?
– Жить будете.
– Уже радует. А ещё?
– Потом обсудим. Ладно?
Она мило улыбнулась, но глаза её смотрели строго и серьёзно.
Через три дня меня перевели в отдельную палаточку – малюсенький закуток без окон, зато со стеклянной перегородкой вместо стены.
– А к вам гости, – заглядывает ко мне кто-то из персонала.
– Пусть заходят.
Она делает страшные глаза и говорит:
– Только ненадолго. Запрещено пока. Не подведёте?
– Ни за что.
Интересно, кто из детей обо мне первый вспомнил?
Однако не угадала – входит наша детдомовская медсестра.
– Ой, как тут интересно, – вертит во все стороны головой она. – Ты здесь совсем без никого? Просто люкс. И я бы так отдохнуть не отказалась… Вот тебе тут передача – Хозяйка посылает. Полкурицы и килограмм персиков. Вкусные! Ты ешь, ешь, не стесняйся. Мы ещё привезём. Или ты что-то другое хочешь?
Она суетится, немного нервничает и всё время говорит. Я отвечаю:
– Зачем мне это? Всё равно скоро выйду. Она снова напряглась.
– Не спеши, отлёживайся вволю, здесь неплохо.
– Да, здесь хорошо.
– И не жарко. Вентиляция вон крутится.
– Да, всё хорошо, правда.
– Врач сказал, что ещё неделю здесь проторчишь, а потом переведут…
Тут она вдруг замолчала.
– Куда… переведут? – спрашиваю.
– Ой, ну врачи тебе сами скажут. Я только с чьих-то слов про всё это знаю…
– Про что знаешь?
Меня настораживает смутное выражение её, словно беглых, фальшивых каких-то, прозрачных глаз – она старается не смотреть на меня прямо, и говорит необычно, всё время как будто юлит.
– Ой, да ничего я не знаю.
– Но ты же сказала!
– Я ничего не говорила. Вечно ты выдумываешь!
– Ладно. Тогда привези мне, пожалуйста, бельё. Жёлтый пакет в чемодане. А чемодан под кроватью. И ещё два томика Лермонтова – в моей тумбочке две такие синие книжечки. Небольшие такие… Ну, ты найдёшь. И ещё «Дневник Печорина».
– Это книга?
– Нет, не книга, это самоделка. Просто отдельно сшиты листы из книги.
– Так его уже нет.
– Кого… нет?
– Твоего Печорина.
– Куда же он подевался, а?
– Утопили.
– Я не прошу тебя пересказывать сюжет, где моя книжка? – уже сержусь я.
– Я ж говорю – утопили.
– Кто утопил?
– Пацаны утопили.
– Как это?
– А в тот как раз день, когда ты и… фигакнулась. Я зашла в Голубятню – прибрать, а там Мамочка вовсю шурует. Спрашиваю – что ищешь. Он говорит – книжку.
– И ты не погнала его?
– Откуда я знаю, может, ты сама и разрешила. Я же не могу вмешиваться в воспитательный процесс. У меня другие функции.
– И что дальше?
– А дальше вот что, если ты про Печорина. Сижу я на пляже…
– И тут он плывёт. Хватит уже размазню разводить, говори конкретно – где книжка? Или я подумаю, что ты что-то скрываешь, – говорю со смешком.
– Ладно, конкретно идут Мамочка, Огурец и Ханурик. И Ханурик у Мамочки спрашивает: «Интересная книжка?»
– И ты сразу поняла, что это о Печорине.
– Нет, Мамочка Печорина в руке несёт.
– Тогда ладно.
– Прохладно…
– Ну, так что? Говори же!
Я уже начинаю терять терпение.
– Мамочка молчит, а говорит Огурец, он же умный, газеты читает. Вот он и говорит: «А это как мужики с бабами на курорте гуляли». Тут Ханурик сразу книжку у Мамочки хвать из рук и побежал. Мамочка за ним. Кричит – это Оль Николаевны. А Ханурик орёт: «Брехня, это ты в библиотеке спёр!» И в море кинул, потому что Мамочка его уже почти поймал. Пока они дрались, Печорин и утонул. Он же плавать не умеет.
Медсестра засмеялась, а я разозлилась ещё больше.
– Кто плавать не умеет?
– А твой Печорин. Он же без обложки, бумага тонкая, сразу намокла, и…
Фу ты! А то меня аж оторопь взяла – такие глубины литературных познаний…
Она что-то искала в сумке, нашла, наконец, поставила на тумбочку.
– Вот ещё банка шпрот. Хочешь?
– Нет, спасибо. Я сейчас вообще мало ем. Почти ничего не ем.
– И ты туда же. А то уже мода такая пошла – от солнышка трофировать.
– Да ты что? – засмеялась я.
– Я серьёзно.
– И я серьёзно.
– В журнале читала, что человек может вообще не есть, только всё время, как трава, на солнце должен находиться.
– К чему бы это?
– Думаю, что к большому голоду. Моральная подготовка идёт. Нам в медучилище говорили…
– Вы не устали? – спрашивает из-за перегородки дежурный врач.
Медсестричка суетится.
– Ладно, времени мало, сейчас меня отсюда попросят. С едой разобрались, давай, рассказывай, только со всеми подробностями, что с тобой и как. А как Трофа спросит, что я тогда скажу?
