Маршал Жуков. Опала - Владимир Карпов

Относительно истории Отечественной войны. Это, говорю, разговор в пользу бедных, я по этому вопросу ни с кем не разговаривал. Может быть, в какой—то степени разговор был, но его переиначили. И преподнесли именно так, как говорится здесь. Относительно того, кто привел немцев на Волгу. Персонально никто не может привести, вы же сами понимаете.

Что касается немецких генералов, как они пишут, правдиво или нет. Вы можете посмотреть мои заметки на книгах, которые я прочитал, а их очень много. Я считаю, что более неправдивой истории, чем написали немецкие генералы, я никогда не встречал, не читал. У меня такие заметки, правда, имеются.

«Так что это, говорю, вещь, безусловно, натянутая. Видимо, человек, который об этом говорил или сообщал, он передает свое собственное мнение и приписывает мне. Насчет американской помощи то же самое. Я, говорю, много выступал, много писал статей, в свое время выступал публично и давал соответствующую оценку американской помощи и жертв во второй мировой войне. Так что это то же самое натянутая откуда—то вещь.

Относительно Малиновского я вам прямо скажу, я эту личность не уважаю. Как человека я его не уважаю. Это мое личное дело. Мне никто не может навязать, чтобы я его уважал, чтобы я ему симпатизировал. Что касается вот этих разговоров относительно Малиновского. В свое время, как известно, его старая жена написала весьма такое тревожное письмо, и мне было поручено вести следствие, я его вызвал с Дальнего Востока и расследовал. Этот материал был передан министру обороны Булганину. Где эти материалы, не знаю. О чем там сообщалось? О том, что Малиновский вопреки тому, чтобы вернуться на Родину, задержался во Франции в Марокканских частях, якобы поступил туда добровольно служить до 20–го года. И тогда, когда уже разгромили Колчака, он почему—то через Дальний Восток, через линию фронта Колчака поступил добровольцем в Красную Армию.

Эти вещи достаточно известны были в Главном Управлении кадров. Щаденко об этом говорил. И Сталин не доверял Малиновскому. Он в свое время был у меня начальником штаба. Я его просил на Халхин—Гол к себе, но мне было отказано по политическим соображениям, что он не может быть назначен. Какой же это человек? Пользуясь присутствием Хрущева на Дальнем Востоке, он позволил в отношении меня провокационные вещи. Говорил: «Вы смотрите там за Жуковым. Он вас всех там за горло возьмет». Разве я могу уважать такого человека, который так провокационно такую вещь позволил по отношению ко мне? А потом выступает с трибуны съезда и ему вторит Голиков, что это, мол, Бонапарт, это Наполеон, который стремился к захвату власти сначала в армии, потом в стране. Если я стремился, если у меня были какие—то акты в этом отношении, какие—то акции, тогда почему же меня не арестовали? Если действительно какие—то организационные начала в этом деле были заложены. Ясно, что я не только его не уважаю, я ему не доверяю. Это мое личное дело».

На все это ему якобы было сказано: «…Мы же не сами выдумали. Может быть, что—то прибавлено лишнее, но какие—то разговоры были, значит, что—то такое есть. Мы вас обвиняем в том, что вы как коммунист должны были пресечь, резко оборвать этих людей и не допускать разговоров. Тогда обошлось так, вас оставили в партии, создали вам соответствующие условия, и сейчас видите, мы с вами разговариваем не в порядке какого—нибудь такого, а в порядке предупреждения».

На это, по его словам, он ответил: «Я говорю, что не боюсь, пожалуйста. Понимаю, что моей личностью многие интересуются, знают, что я много знаю, поэтому каждый старается где—то слово какое—то услышать. Я это совершенно отчетливо понимаю, поэтому я больше всего боюсь провокаций и всяких сочинительств. Можете, говорю, в партийной организации завода справиться. Никогда там никаких разговоров не велось, несмотря на то, что со мной пытались многие заговорить. Я уклонялся от ответа, или давал такие ответы, какие полагается. Но вот что касается вашего вызова, вашего разговора, то я считаю, что он, безусловно, полезен. Во всяком случае он заставляет меня присмотреться к людям, к моим товарищам, которые меня окружают. Я вам весьма благодарен за то, что вы меня пригласили. У меня спросили: «Значит, вы довольны, что мы вас вызвали?» Я говорю: «У меня нет оснований быть недовольным». Они добивались признания: доволен я или нет, как я реагирую. Я сказал, что я весьма признателен.

Якобы беседовавшие заявили: «Вот видите, мы достаточно чутко и уважительно к вам относимся».

Я говорю: «Спасибо за такую чуткость и за такое уважение». Но потом я говорю: «Вот я пять—шесть лет по существу ничего не делаю, но ведь я еще работоспособный человек». Это я в порядке разведки. «Я физически, слава богу, чувствую себя хорошо и умственно до сих пор чувствую, что я еще не рехнулся и память у меня хорошая, навыки и знания хорошие, меня можно было бы использовать. Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту».

Мне было сказано: «Да, но это будет зависеть от вашего дальнейшего поведения».

Я говорю: «Поведение у меня всегда партийное, но вот видите, тут не совсем хорошо получается. А потом, почему меня, собственно, отбросили, я не понимаю. Я Родине отдал почти всю жизнь. Меня даже лишили возможности работать в этой группе».

«Я читаю и пишу. Я могу показать то, что я пишу. Ничего плохого я не пишу. Передайте, говорю, привет Никите Сергеевичу, поблагодарите его за внимание».

На вопрос жены: «Но они дружелюбно к тебе относились? Как ты понял?» — Жуков заявил: «Нет, ничего. А Сердюк особенно хорошо. Я бы сказал разговор велся правильно. К ним поступили материалы, они обязаны были разобраться, в чем дело, почему вдруг такие разговоры с моей стороны. Им надо было выяснить лично у меня».

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

В. СЕМИЧАСТНЫЙ

Вот какие случаются метаморфозы в жизни — неприятный для Жукова документ, фактически — политический донос, превратился в архивный экспонат, в котором сохранена даже интонация прямой речи маршала. И характер его непреклонный опалой не сломили, тому подтверждение его безбоязненные слова в лицо высоким представителям Президиума ЦК.

«Я эту личность не уважаю. Как человека я его не уважаю. Это мое личное дело. Мне никто не может навязать, чтобы я его уважал…»

О своем образе жизни в эти годы: «…я избегаю всяких встреч и нигде не бываю», «за исключением Карманова — соседа по даче, …полковник один с женой…» (маршал, наверное имеет в виду Стрельникова, о котором читатели знают). «Я нигде не бываю, ушел от мира сего и живу в одиночестве, так как чувствую, меня на каждом шагу могут спровоцировать».

А как маршал скучает по работе, по войскам, по милой его сердцу армии. Он говорит, что вполне работоспособный человек «почему меня отбросили, я не понимаю… Используйте. Я готов за Родину служить на любом посту».

Но никаких должностей Жукову так и не предложили. Опала продолжалась. Настало время, когда Георгий Константинович полностью посвятил себя созданию своей замечательной книги — «воспоминаний и размышлений».

Сладкие муки творчества

Кроме Стрельникова, с которым встречи продолжались, у маршала появился еще один интересный для него собеседник. В 1963 году был опубликован роман писателя Василия Соколова «Вторжение». Жуков его прочитал. Книга ему понравилась и он написал на нескольких страницах обстоятельный отзыв и указал на некоторые неточности, касающиеся его, Жукова. В письме Жуков (по—моему, впервые сообщает, как был освобожден из лагеря Рокоссовский). Обычная версия по этому поводу ходит такая: перед войной пересмотрели некоторые дела, так как нужны были командные кадры и в эту полосу попал и Рокоссовский. Оказывается, не так обстояло дело. Жуков заступился за своего бывшего командира дивизии, у которого командовал полком, не испугался страшных обвинений, за которые осужден Рокоссовский, не поверил им, не побоялся неприятностей и для себя за такое заступничество. Вот что написал Жуков в письме Соколову по этому поводу:

«Я просил Сталина освободить его (Рокоссовского) из тюрьмы в 1941 году и направить в мое распоряжение в Киевский Особый военный округ, где он вскоре был мною назначен на 19 механизированный корпус, во главе которого он и вступил в войну».

Кроме письма, Жуков пожелал встретиться с писателем Соколовым. Встреча состоялась на квартире, где Жуков жил с Галиной Александровной, на набережной Тараса Шевченко. Разговор продолжался шесть часов. Поскольку Соколов работал над продолжением романа (который позднее вышел под названием «Крещение»), он использовал эту встречу в полной мере и перед уходом написал несколько вопросов и просил маршала на них ответить. Жуков ответил со всей своей добросовестностью. Два письма первое от 7 января и второе — 2 марта 1964 года, представляют собой, на мой взгляд, выдержки из уже написанных воспоминаний Жукова. Объем их больше тридцати страниц! Эти письма впервые опубликованы в статье Соколова, в сборнике «Маршал Жуков. Каким мы его знали» (издательство Политической литературы. 1988 год. Москва). Письма и беседы очень интересные и содержательные. Но из—за большого объема нет возможности их пересказывать.