Плаванье к Небесному Кремлю - Алла Андреева

— Да ня знаю я никаких фамилий. Хороши люди жили, хорош человек приехал, нямножко побыл, уехал, они тоже уехали. А я ня знаю куда. И фамилий ня знаю.

Вот так они «с носом» и ушли.

А в Москве у нас опять началась жизнь по чужим домам с периодическими попаданиями Даниила в больницу, в Институт имени Вишневского. Такой была зима 1957/58 года. Мы снова жили в Ащеуловом переулке в маленьком домике, которого нет больше. Снимали в нем крохотную квартирку: малюсенькую комнатку и такую же кухню с газовым отоплением. В эту кухню кое-как была втиснута ванна. Все было крошечное и удивительно уютное. У меня сохранились очень хорошие воспоминания об этом домике.

А вот смешное воспоминание, но такое характерное для Даниила. Ванна в квартире вовсе не часто встречалась в то время в Москве. Еще только начинали строить дома с горячей водой, и многие люди ходили в баню, но мы не могли — оба были больны. Поэтому ванна оказалась для нас такой радостью. И я как-то рассказала Даниилу, что очень долго играла в куклы, вообще в игрушки. На Петровке, где мы жили с мамой и папой, была ванная комната с дровяной колонкой и распределялись дни недели, когда каждая семья занимала ее под мытье и стирку. И я ужасно любила, залезая в ванну, брать с собой целлулоидных уток, которые плавали вокруг меня. Все это я со смехом рассказала Даниилу. Он еще мог выходить тогда ненадолго. И вот он вышел, вернулся обратно довольно скоро, веселый и с загадочным видом. Он принес мне в подарок трех целлулоидных уток, чтобы я на пятом де сятке, больная женщина, прошедшая тюрьмы и лагеря, могла залезть в ванну с игрушечными утками. Я храню этих уток и сейчас. Той же зимой мы жили в Малеевке в Доме творчества писателей. Конечно, нас разглядывали: сын Леонида Андреева!.. Вышел из тюрьмы… И все с изумлением смотрели, как я бегала зимой на этюды. Почти десять лет я прожила без живописи, и теперь не могла остановиться. С нами вместе жил в Малеевке кто-то из Кукрыниксов, и он мне сказал: «Видно, до чего же Вы изголодались!».

С Малеевкой связано несколько забавных эпизодов.

Даниил там читал свою поэму «Рух». На чтение к нам в комнату пришло человека четыре, из которых я помню только жену Фадеева, писательницу. Кто-то из них очень смешно отреагировал:

— Позвольте, это что… монархическая вещь? Даниил ответил:

— Нет, это русская вещь.

Неожиданный переполох в писательской среде вызвало Данино хождение босиком. Он очень любил ходить босиком по снегу. Он и в тюрьме круглый год гулял босиком, даже по снегу. В Малеевке в те дни, когда Даниил чувствовал себя лучше, мы уходили подальше в лес, чтобы никто не видал, как он разувается.

Однажды в конце прогулки, когда Даниил уже обулся недалеко от малеевского дома, выяснилось, что мы потеряли что-то. Я вернулась в лес, потом той же дорогой пошла обратно и вижу: стоит группа писателей, человек шесть, носами вниз: что-то разглядывают. Что же? Следы босых ног на снегу! Совершенно обмерев, прохожу мимо, а они серьезно рассуждают:

— В чем дело? Кто мог ходить по снегу босиком?

Наконец один из них догадывается:

— Знаете что? Кто-то пишет о войне, о гитлеровских пытках, о том, как водили на казнь босиком. Он хотел это прочувствовать сам, разулся и прошел!

Тут бы мне остановиться и сказать, что это был счастливый, только что освободившийся из тюрьмы человек, для которого нет большего наслаждения, чем ходить босиком по снегу… А я вместо этого застеснялась и ушла. Даниил очень много курил. Бросить ему никак не удавалось. Он мне рассказывал, как однажды, твердо решив покончить с курением, уехал в Трубчевск — не просто в город, а в глушь, в домик лесника, — не взяв с собой курева. Он решил, что так отвыкнет, но измучился и не написал ни строчки. А когда, возвращаясь, наконец попал на полустанок, с которого надо было садиться в московский поезд, первое, что сделал, — купил папиросы и закурил.

Когда Даниил вышел из тюрьмы, мой папа, прекрасный врач и физиолог, сказал:

— Даня, только не вздумайте бросать курить, Вам нельзя. И не слушайте никого. У Вас весь организм уже настроен на курение, и этой дополнительной ломки Вы не переживете. Старайтесь курить по возможности реже, насколько хватит терпения. Никогда не докуривайте, если можете, курите полсигареты.

Даниил так и делал. Во время войны он привык курить махорку. Говорил, что она ни в какое сравнение не идет с сигаретами. Его фронтовые друзья, бывавшие у нас проездом, приходили в восторг, когда узнавали, что жена Андреева разрешает курить в доме и спокойно переносит махорку.

Однако курить махорку в Доме творчества писателей было немыслимо. Что делать? В то время продавались пустые гильзы. Я покупала их и махорку в пачках. Даниил набивал эти гильзы махоркой. И они складывались в коробку от дорогих сигарет. И вот мы сидим в холле вдвоем. Даниил курит махорочную «сигарету». Мимо проходят какие-то писательские дамы, и я слышу, как одна говорит другой: «Какой прекрасный табак!».

В 1958 году уже стали издавать Леонида Андреева. Право наследования давно кончилось, но мы через Союз писателей выхлопотали Даниилу персональную пенсию и гонорар за книжечку рассказов отца. Очень многое делала для нас Шурочка, первая Данина жена. А по инстанциям ходила я.

Мы получили деньги весной 58-го года, сорок тысяч. Их хватило на последний год жизни Даниила. Теперь можно было обвенчаться. И мы купили, наконец, самые дешевые, тоненькие кольца. Нас венчал протоиерей Николай Голубцов, замечательный священник. Он служил в храме Ризоположения, изумительной церкви XVII века в Выставочном переулке.

А потом мы отправились в то самое свадебное путешествие на пароходе, о котором я говорила в начале книги. Летом 1958 года мы уехали под Переславль-Залесский недалеко от Плещеева озера, в деревню Виськово. Из Виськова Даниил даже ходил один в Переславль за хлебом. В Переславле находится монастырь Даниила Переславского, в честь которого крещен Даниил. Мы всегда были легки на подъем. Даниил даже тогда очень любил ходить и еще мог это расстояние километра в два одолеть. И мы с ним пошли однажды к тому монастырю. Он был занят воинской частью. Нас очень строго и неприязненно осмотрели вахтенные, конечно, о том, чтобы попасть внутрь, и речи быть не могло. Мы увидели только остатки облупленных фресок в воротах монастыря. И лишь часть лика с удивительными глазами смотрела на нас.

В деревне не было электричества. И это при «полной электрификации страны» совсем недалеко от Москвы. По вечерам зажигали керосиновые лампы, и готовила я на керосинке. В одно из пребываний Даниила в больнице медсестра сказала мне: «Если Вы будете вызывать неотложку и рассчитывать на нее при тех сердечных приступах, которые у него будут неминуемо и часто, через неделю его не станет. Давайте-ка я Вас научу делать уколы. Если будете сами колоть, как только ему становится плохо, сколько-то он проживет».