Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

Иннокентий опять пощипал редкую бородку, опять странно улыбнулся.

– Дело в том, что хоть плаваю я уже с десяток лет, ни в одной купеческой экспедиции я не встречал столько смертельных ловушек за столь короткое время. От сарматов до готов и от землетрясения до пиратов-убийц. Понимаешь, я пережил все: волны высотой с кафизму ипподрома; жажду в южных морях, от которой некоторые принимались пить морскую воду и сходили с ума; голод, когда мы потеряли ориентировку в северных морях и варили свои ремни. Но там, по крайней мере, я верил, что худшее можно и нужно пережить, переждать, и я попаду в конце концов на острова Счастливых, о которых мне рассказывал один книжник в бане, называя их еще Елисейскими полями. Но тут, в этой варварской стране, скифский рок преследует нас. При этом развлекаясь, как изощренный стрелок на охоте, медлит перед тем, как с истинно варварским наслаждением поразить нас одного за другим.

Трибун выслушал все это молча, но не отреагировал никак. Его жизнь была наполнена смертельными рисками, которые подчас могли посоперничать с нынешней, не такой уж безнадежной ситуацией.

Он никогда бы не стал одним из избранных офицеров солдатского императора, если бы искренне не верил в конечную победу и торжество идеи, которую внушил ему сам блистательный Валент.

– Вели гребцам предать покойного земле, – приказал Иннокентию. – Сам тем временем обойди корабль, осмотри, нет ли повреждений, искусственных пробоин в корпусе. Лют мог всякое подстроить. Твой рост и опыт позволят избежать преждевременной встречи с местным охотником, скифским роком.

Глава ХХХVIII

Удачная встреча

По словам Иннокентия, который на языке жестов пообщался с антом Идарием, до Перевалки и городища под названием Шпола было около четырех дней ходу. Константин Германик задумался, уже привычно гладя пса по загривку. Цербер нервно передергивал спиной, сучил лапами. Ему явно хотелось кого-то загрызть, но на лодии врагов, увы, не наблюдалось. Страшный боевой пес сдерживался из последних сил.

– Лежи спокойно! – приказал трибун своему любимцу. – Надо было ночью активность проявлять. Почему Люта пропустил?

Цербер повернул морду к хозяину. Честное слово, но в глазах собаки Константин Германик прочел искреннее раскаяние. Так ведет себя десятилетний ребенок, когда отец укоряет его по поводу сломанной игрушки. Константин вспомнил, что сейчас возраст пса, скорее, детский, чем юношеский, понимает он, судя по всему, не смысл обращения, но тон речи. Следовательно, говорить стоит медленно, разделяя слова и понятия.

Он снова погладил Цербера.:

– Люта больше не пропустишь? Лют – враг. Лют – враг!

Умный пес все понял, сопоставив слова «Лют» и «враг», гавкнул в ответ.

Дальнейший переход против течения по реке под названием Тикич был сопряжен с чувством постоянной опасности. И это несмотря на то, что неширокая, но быстрая река протекала среди болот, густо заросших ядовито-зеленой осокой с острыми, словно отточенный меч, краями. Пытаясь вырвать листья молодой травы, можно было серьезно порезать ладонь, об этом ант Идарий жестами предупредил гребцов. Еще он, выразительно показав налево, ткнул себя пальцем в грудь. Мол, «наша антская территория»; кивнув направо, выразительно развел руками: «Территория – ничейная. Может, гуляют сарматы. Может, злодействуют готы. Может, даже гунны прорвались».

Разумеется, для очередной ночевки пристали к левому берегу. Среди болот и густой осоки нашли не островок, а отмель. Опасаясь вражьего ока и ночных гостей, трибун запретил разводить огонь. Впрочем, из чего? Влажной осоки? Неприкосновенный небольшой запас дерева на лодии держали на крайний случай, если не дай бог что-то случится с суденышком и надо будет срочно разогревать смолу или сушить инструменты для ремонта.

Пребывая в дурном настроении, Константин Германик, завернувшись в ковер, попытался уснуть. Напрасно. Ночью внезапно похолодало, и даже те счастливчики-гребцы, которым удалось забыться в тяжком сне, то и дело вскрикивали и стонали.

К трибуну приблизился кормчий Иннокентий.

– Вижу, ты не спишь, офицер. У нас такое часто бывало, особенно в северных морях. Но, поверь мне, эта промозглая ночь все-таки – летняя. А представь себе холодные осенние ночи где-то в морях возле острова Скандза, откуда так поспешно убрались готы.

– Я уже не верю, что существуют острова, на которых тепло, – проворчал римлянин.

– Отчего же, – живо возразил Иннокентий. – Мне довелось слышать, а один матрос даже уверял, что издалека видел Елисейские поля, именуемые также Счастливыми островами.

– Да? – недоверчиво переспросил трибун Галльского легиона. – И что же он там видел?

– Ну, положим, находился он на достаточно приличном расстоянии от Елисейских полей, – начал свой рассказ кормчий, попросив разрешения присесть рядом. Даже в темноте было видно, как он поднес руку к лицу, видно, по привычке пощипывая редкую бородку. – Матрос тот уверял меня, что хорошо рассмотрел счастливый остров Эйре, когда их торговую корбиту унесло штормом за Геркулесовы столбы в открытый океан и они полностью потеряли ориентировку.

По словам того матроса, гранитный остров Эйре внезапно возникает среди воистину безграничных вод и похож, скорее, на отвесный утес высотой не менее ста локтей. Еще тот матрос разглядел над островом, как ему сначала показалось, радугу, но когда корбита подошла поближе, то обнаружилось, что это не радуга вовсе, а приятного цвета река, вытекающая прямо из небес. Даже издалека терзаемые жаждой моряки торговой корбиты почуяли запах пресной воды, о глотке которой мечтали уже который день. Именно в этот момент над кораблем внезапно пролился обильный дождик. Поспешно собрав воду с небес, матросы корбиты возблагодарили Господа, спасшего их возле воистину счастливого острова Эйре.

– А что произошло дальше? – полюбопытствовал Германик. – Каким образом корабль вернулся в Константинополь?

– На мачту внезапно села маленькая красивая птаха, – помолчав, продолжил Иннокентий. – И что-то начала не петь, но говорить по-птичьи. Потом поднялась и, покружившись в воздухе над кораблем, полетела в сторону встававшего солнца. Капитан корбиты, человек набожный, все понял правильно и развернул корабль в том направлении. На четвертый день корбита была у берегов Франкии.

– Хорошая сказка, особенно в холодную ночь, – пробормотал сонный трибун, натягивая на себя александрийский ковер. – Кстати, а что сталось с тем матросом и набожным капитаном?

– Утонули все, – меланхолически отметил Иннокентий. – Надеюсь, души их, словно дивные птицы, долетели до счастливого острова Эйре.

Утро третьего дня оказалось туманным. Решив, что это на благо, трибун приказал немедленно отчалить и налечь на весла. Оказалось, что просчитался. Лодия во что-то врезалась, причем с такой силой, что некоторые гребцы от неожиданности попадали с банок.

– Мель?! – вскричал встревоженно Константин Германик, обращаясь к Иннокентию.

– Что я могу отсюда