Фритьоф Нансен - Георгий Кублицкий

Из Осло: «Нансен сделал в самом большом зале Осло доклад о русском голоде. Присутствовало 3000 человек. Нансен защищал Советское правительство, которое нисколько не повинно в катастрофе и прилагает героические усилия для помощи голодающим».

Из Лондона: «Нансен требует от английского правительства помощи голодающим на Волге. Нансен заявил корреспондентам: если Англия не желает подать примера, он покинет ее с отчаянием в сердце».

Из Нью-Йорка: «Видный американский журналист X. Э. Труэсделль в связи с призывами Нансена утверждает, что помощь Поволжью со стороны американцев — это не благотворительность, а стремление загладить прошлое. „Мы должны со стыдом помнить, — пишет Труэсделль, — что американское правительство тратило миллионы долларов для поддержания контрреволюционных пиратов в их войне с русским народом“».

Из Лондона: «Британский кабинет признал невозможным ассигновать какую-либо сумму денег голодающим в России. Ряд газет резко критикует правительство, утверждая, что отказ в помощи Поволжью ставит Англию вне цивилизации».

Из Женевы: «Совет Лиги наций отверг представленный Нансеном меморандум норвежского правительства о помощи голодающим в России».

Из Москвы: «Советская газета „Известия“» пишет сегодня: «Слово таких кристально чистых людей, как доктор Нансен, всколыхнуло Старый и Новый свет. Это произошло не сразу. Доктор Нансен был на Волге, он воочию убедился во всей трагичности нашего стихийного бедствия. И когда он свои неизгладимые впечатления привез в Европу, дело резко изменилось. Его голос, вернее, голос Поволжья, был услышан. Но кем? Опять-таки не правительствами. Отозвались прежде всего рабочие организации Запада».

Из Москвы: «Советское правительство предоставило в распоряжение Нансена полмиллиона долларов для закупки продовольствия».

На крышах Стокгольма лежал серый, источенный солнцем снег, ветер доносил запахи моря.

Нансен пошел в церковь пешком. День был хмурый и теплый. В скверах кричала детвора. Розовощекий малыш бросил мяч так неловко, что он покатился под ноги прохожим. Нансен поднял мяч и протянул его раскрасневшемуся мальчугану. Какой крепыш! И тотчас выплыло восковое личико ребенка, безропотно ждавшего смерти под крыльцом опустевшего дома.

На мосту Норрбро Нансена окликнули. Харальда Бремера Нансен знал по дипломатической работе. Харальд, как всегда, безукоризненно одет и весьма приветлив. Сегодня он даже приветливее обычного: хочет показать, что не придает значения тому, что говорят о его знакомом.

— Ты похудел, старина! — Голос Харальда полон участия. — Ты много ездишь… Ты ведь бываешь «у них»! Не очень-то это осторожно с твоей стороны…

— Как здоровье твоей жены? — перебивает Нансен.

— Благодарю, благодарю. Тебе бы следовало навестить нас. Ты знаешь, мы всегда рады. Мне безразлично, что о тебе пишут. Но это правда, что Московский Совет избрал тебя почетным членом?.. Вот как! И ты не отказался? Послушай, ты же всегда был трезвым, реальным политиком. Пусть большевики выкарабкиваются сами. Твои статьи…

— Ну, я пошел, Харальд. Извини меня — тороплюсь. Я был рад тебя видеть. Кланяйся жене.

Харальд посмотрел ему вслед: ссутулился, постарел.

Нансен шагал по узеньким улицам Стадена, этого уголка старого Стокгольма, где лавчонки любителей древностей притулились подле глухих стен домов, украшенных гербами средневековья. Странно, что обычно пустынные улочки сегодня так оживленны.

Он вышел на небольшую площадь возле церкви. Боже, какая толпа! Моряки, докеры, люди в комбинезонах. Очень много женщин. Двое полицейских в черных мундирах, с короткими саблями у пояса сдерживают людей у входа в церковь. Неясный гул стоит над площадью.

Нансен медленно пробирается сквозь толпу. Полицейский узнает его, предупредительно расчищает дорогу.

В церкви полны все скамьи, забиты проходы. Джонсон, его помощник, нервно перебирает фотографии. Гул с площади, где шумит толпа, сначала мешает Нансену говорить.

— В одной из самарских больниц сестра милосердия, сидевшая у постели тифозного, неожиданно обратилась ко мне по-шведски. Ее имя Карин Линдског. Она добровольно поехала к голодающим России. Вот телеграмма из Москвы. — Нансен достает голубой бланк. — Неделю назад она умерла в Самаре от сыпного тифа. И вот еще телеграмма. Доктор Феррер, с которым я ездил по Волге, только что скончался в московском госпитале. Он заразился сыпным тифом в голодных деревнях. Когда я прощался с ним, его рука была суха и горяча. «Расскажите всем, что делает тут голод!» — сказал он мне. Это был настоящий человек, герой долга. Вечная ему память, вечная память Карин Линдског, женщине с большим сердцем.

Торопливо встали те, кто сидел на скамьях. Минута молчания — и снова голос Нансена, разносящийся под гулкими сводами. Ровный голос, страшный рассказ. Снимки, которые Джонсон поднимает над головой, — правда о Поволжье.

Тишина такая, что, когда кто-то роняет на плиты ключ, все вздрагивают. Вдруг зарыдала молодая женщина. Ее уводят.

А Нансен говорит и говорит. Правда о Поволжье, страшная правда…

…Нансен сел на ночной поезд, идущий в Кристианию. Почти все свои деньги он отдал для помощи голодающим и ездил теперь в неудобных вагонах с жесткими, тесными сиденьями.

По перрону носились мальчишки, размахивая пачками вечерних выпусков газет.

— Покупайте «Дагбладет»! Протест против выступления Нансена в церкви! Масса интересных новостей! Покупайте «Дагбладет»!..

Нансен не стал покупать газету.

Дома накопилась груда писем. Он вскрывал конверты ножом из моржового клыка, подаренного ему когда-то в Хабарове. Письмо «группы русских патриотов» с обычной бранью и угрозами. Среди подписей странно знакомая фамилия: Лорис-Меликов. Неужели тот, с которым он путешествовал по Енисею?

Бланк перевода: рабочий из Монтевидео шлет свои сбережения. Перевод от рыбаков с Лофотен.

«Дорогой мальчик», — прочел он еще на одном бланке. Ошибка? Нет, нет… «Дорогой мальчик, помнишь ли ты пастора Вильгельма Холдта, у которого жил в Бергене… Я теперь совсем стар, одинок, бог взял мою Марию… Посылаю тебе 371 крону — это все, что у меня есть… Купи им хлеба, я читаю о тебе в газетах, молюсь за тебя…»

В других конвертах были отчеты нансеновскои организации из России, протоколы Лиги наций, журналы научных обществ.

Он давно не писал писем. Прежде всего надо ответить Калинину.

Нансен взял в руки кожаную папку с тисненым гербом Советской России. В ней — грамота съезда Советов, где выражается глубочайшая признательность гражданину Фритьофу Нансену от имени миллионов трудящихся. «Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина…»