Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

Гровс объяснил Мюррею, что Оппенгеймер воспринял бы любую подрывную деятельность в Лос-Аламосе как измену ему лично. «Другими словами, — продолжал Гровс, — это не вопрос национальной безопасности, вопрос скорее стоял бы о противодействии некоего лица [Оппенгеймеру], мешающего ему обрести репутацию, которую он заслужит, если полностью доведет проект до конца». По мнению Гровса, честолюбие Оппенгеймера гарантировало его благонадежность. Согласно рукописному конспекту беседы, сделанному Мюрреем, Гровс объяснил, что «жена [Оппенгеймера] толкает его к славе, и, по мнению его жены, до сих пор все лавры и почести доставались [Эрнесту] Лоуренсу, тогда как она считает, что ее муж заслуживает почестей в большей степени… для доктора это — большой шанс сделать себе имя и войти в мировую историю». По этой причине, заключил Гровс, «есть мнение, что он будет хранить верность Соединенным Штатам…».

Гровс уважал людей с неудержимым честолюбием и доверял им. Этим качеством он был похож на Оппи, вместе они преследовали одну высшую цель — создание абсолютного оружия, которое позволит победить фашизм и выиграть войну.

Гровс считал себя хорошим знатоком людей и видел в Оппенгеймере человека непреложных моральных принципов. При этом он понимал, что без фамилии посредника армейско-фэбээровское расследование дела Элтентона ни к чему не приведет. Поэтому в начале декабря 1943 года он отдал Оппенгеймеру приказ назвать имя посредника, передавшего предложение Элтентона. Оппенгеймер, пообещавший подчиниться приказу, неохотно назвал Шевалье, подчеркнув, что его друг не опасен и не повинен в шпионаже. Сверив показания Роберта Пашу от 26 августа с новыми сведениями, полковник Лансдейл 13 декабря сообщил в ФБР: «Профессор Дж. Р. Оппенгеймер сообщил о том, что три участника проекта РМЗ [проект разработки металлов-заменителей — раннее название проекта создания атомной бомбы] сообщили ему о приглашении к совершению актов шпионажа, сделанном неустановленным профессором Калифорнийского университета». Получив приказ назвать посредника, сообщал Лансдейл, Оппенгеймер указал на Шевалье. Письмо Лансдейла не упоминало фамилий трех ученых, на которых вышел Шевалье, — либо потому, что Оппенгеймер все-таки отказался их назвать, либо, скорее всего, потому, что Гровс приказал назвать лишь фамилию посредника. ФБР этим настолько оскорбилось, что через два месяца, 25 февраля 1944 года, потребовало от Гровса, чтобы Оппенгеймер назвал имена «других ученых». Видимо, Гровс даже не потрудился откликнуться на этот запрос — Бюро не смогло найти в архиве его ответ.

Все в том же духе «Расёмона» существует и другая версия этой истории. 5 марта 1944 года агент ФБР Уильям Харви составил обзорную записку под названием «CINRAD»[18]. В марте 1944 года[19] Харви доложил: «Генерал Лесли Р. Гровс имел с Оппенгеймером разговор. <…> Оппенгеймер окончательно показал, что Шевалье выходил только на одного человека — его брата Фрэнка Оппенгеймера». По этой версии, Шевалье обратился к Фрэнку, а не к Роберту осенью 1941 года. Фрэнк якобы немедленно сообщил об этом брату, который тут же позвонил Шевалье и устроил ему «адскую выволочку».

Если в этом деле был замешан Фрэнк, то оно предстает в совершенно другом свете. Однако эта версия не только ненадежна, она попросту неверна. С какой стати Шевалье стал бы выходить вместо ближайшего друга на Фрэнка, которого он практически не знал? К тому же глупо утверждать, что Фрэнка осенью 1941 года могли просить предоставить информацию о проекте, который по-настоящему начался только летом 1942 года. Кроме того, Шевалье и Элтентон независимо друг от друга подтвердили на допросе в ФБР, что беседа проходила между Оппенгеймером и Шевалье на кухне дома в Игл-Хилл зимой 1942–1943 года. И наконец, записка Харви от 5 марта — единственный документ того времени, в котором упоминается Фрэнк Оппенгеймер. После поиска в своих архивах ФБР сообщило, что «первичный источник сведений о причастности Фрэнка Оппенгеймера в делах ФБР не установлен». Тем не менее, когда донесение Харви подшили к фэбээровскому досье Оппенгеймера, эта часть истории зажила своей собственной неистребимой жизнью[20]. 

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Глава восемнадцатая. «Самоубийство, мотив не установлен»

Мне все опротивело…

Джин Тэтлок, январь 1944 г.

Осенью 1943 года подполковник Борис Паш провел два нервных месяца, пытаясь установить личность того, кто рассказал Оппенгеймеру о передаче данных в советское консульство. Он и его агенты безрезультатно по нескольку раз опросили множество студентов и преподавателей Беркли. Паш вел расследование с настырным упорством и был крайне враждебно настроен по отношению к Оппенгеймеру. В итоге Гровс решил, что Паш только без толку тратит время и ресурсы и что расследование ни к чему не приведет. Именно это побудило Гровса приказать Оппенгеймеру в начале декабря 1943 года выдать посредника (Шевалье). В то же время Гровс решил, что таланты Паша пригодятся в другом месте. В ноябре его назначили военным руководителем секретной операции под кодовым названием «Алсос», преследовавшей цель выяснить состояние атомного проекта нацистского режима путем захвата немецких ученых. Паша перевели в Лондон, где следующие полгода он готовил сверхсекретную группу ученых и военных к высадке вслед за союзными войсками на побережье европейского континента. Друзья Паша из управления ФБР в Сан-Франциско, однако, и после его отъезда продолжали подслушивать телефонные разговоры Джин Тэтлок, которые она вела из своей квартиры в Телеграф-Хилл. Проходил месяц за месяцем, а фэбээровцы все еще не могли найти какие-либо доказательства того, что молодой психиатр выполняла роль связной Оппенгеймера (или кого-то еще) для передачи секретной информации Советам. Тем не менее приказа о прекращении слежки вашингтонская штаб-квартира Бюро не давала.

В начале 1944 года, вскоре после окончания периода отпусков, Тэтлок впала в очередную депрессию. Отец, которого она посетила в Беркли в понедельник 3 января, нашел ее в «угнетенном» состоянии. Уезжая, она пообещала позвонить ему на следующий день вечером. Не дождавшись звонка, Джон Тэтлок позвонил сам — Джин не взяла трубку. В среду с утра он попробовал дозвониться еще раз, после чего поехал к ней на квартиру в Телеграф-Хилл. Прибыв к часу дня, он позвонил у дверей. Когда ему никто не открыл, шестидесятисемилетний профессор Тэтлок влез в окно.

В квартире он обнаружил тело дочери «лежащим на куче подушек в конце ванной, голова находилась под водой в до половины наполненной ванне». По непонятной причине профессор Тэтлок не вызывал полицию. Вместо этого он отнес тело дочери на диван в гостиной. На обеденном столе он обнаружил недописанную предсмертную записку, нацарапанную карандашом на обратной стороне конверта. Среди прочего в ней говорилось: «Мне все опротивело. <…> Тем, кто меня любил и помогал мне, желаю любви и мужества. Я хотела жить и отдавать, но что-то меня парализовало. Я чертовски старалась понять, что, и не могла. <…> Мне кажется, я бы стала обузой на весь остаток моей жизни — по крайней мере, у меня есть возможность не взваливать парализованную душу на плечи борющегося мира». Дальше слова превращались в нечитаемые каракули.

Потрясенный Тэтлок начал обыскивать квартиру. Через некоторое время он обнаружил личную корреспонденцию Джин и несколько фотографий. Что бы он ни прочитал в письмах, это побудило его развести в камине огонь. Пока мертвая дочь лежала на диване, он методично сжег всю ее корреспонденцию и часть фотографий. Прошло несколько часов. Сначала он позвонил в похоронное бюро. Кто-то из работников похоронного бюро наконец вызвал полицию. Когда полиция и заместитель городского коронера в 5.30 пополудни прибыли на место, в камине еще тлели остатки сожженных писем. Тэтлок сообщил, что письма и фотографии принадлежали его дочери. С того момента, когда он обнаружил ее тело, прошло четыре с половиной часа.