Чёрный беркут - Анатолий Чехов

— Что ты пристал? — возмутился Галиев. — Сказано сидеть, значит, будем сидеть.

— А обморозимся и задачу не выполним, на это, значит, наплевать? Контрабандисты тоже не дураки, жить хотят. В такой буран ни одна собака на верхотуру не полезет. Я тут знаю один гавах. До рассвета можно спокойно переждать. Уляжется буран, проверим следы.

— Ладно, пошли, — сдался наконец Галиев. — Я тоже знаю тот гавах. Летом там был,

И опять Якову показалось, что слишком легко сдался Галиев.

Пробираясь по снежным сугробам, скользя по обледенелым карнизам, все трое пошли к гаваху. Он был хорош прежде всего тем, что в нем можно разжечь костер за поворотом: снаружи не видно. А дрова там найдутся. Пограничный закон строг — сжег топливо, набери вязанку хотя бы сучьев, оставь для того, кто придет после тебя.

Отряхнув снег и кое-как протиснувшись в узкий вход, они прошли в темноте до поворота и только теперь по-настоящему почувствовали, как устали и промерзли. Зажгли спичку. При колеблющемся свете увидели в углу сено, у самого поворота место для костра, в золе — черные от копоти камни, на которые можно было поставить котелок. Тут же — сложенные горкой дрова.

С трудом удерживая скрюченными, замерзшими пальцами спичку, Кайманов разжег костер. Пещера озарилась отсветами огня. Вскоре стало тепло. Сюда снег не залетал, только доносился свист и вой ветра.

Хотя и уверял Яков старшину, что никто не рискнет высунуть нос в такую погоду, все же беспокоился, как бы им не прозевать нарушителей.

Близился рассвет. Подбрасывая в костер сучья, щурясь от едкого дыма, поднимавшегося к закопченному, пропадающему где-то вверху потолку, Яков сидел и прислушивался к тому, что творилось снаружи. Ветер как будто стихал. Но Ложкин, выходивший на разведку, доложил, что снег еще идет. Все трое от тепла разомлели, стали подремывать. И вдруг совершенно отчетливо услышали: кто-то снаружи сбивал палкой снег с обуви.

Галиев и Ложкин с винтовками в руках метнулись к повороту, заняли места у входа.

Минуту спустя в гавах вползли чуть ли не на четвереньках два занесенных снегом человека. Кайманов сбил с ног третьего, пробиравшегося вслед за ними, выскочил и втолкнул в пещеру еще одного.

— Это ты, Ёшка? — послышались недоуменные голоса.

— Я, я, вот он! — с издевкой ответил Яков и, держа винтовку наперевес, быстро пробежал по еще не занесенным следам пришедших: не остался ли кто-нибудь снаружи.

Убедившись, что никого больше нет, вернулся в пещеру.

Контрабандисты уже сидели у дальней стенки с поднятыми руками, охраняемые Ложкиным. В красноватых колеблющихся отсветах костра их заросшие черными бородами физиономии с блестящими белками глаз, с кое-где оставшейся коркой обледенелого снега могли внушить страх любому. Но жители Даугана и пограничники давно привыкли к воинственному виду нарушителей. В стороне лежали торбы с какой-то мелкой контрабандой. Перед Галиевым валялись брошенные прямо на пол бичаки. Винтовок у задержанных не было.

После обыска Галиев разрешил нарушителям раздеться. Замотанные в башлыки и платки, контрабандисты стали стаскивать с себя верхнюю одежду. В глазах одного из них мелькнул то ли страх, то ли заискивание. Закутанный поверх войлочной шапки еще и шерстяным башлыком, на Кайманова смотрел старый знакомый, волею судеб дважды уже попадавшийся ему на границе терьякеш Каип Ияс. Яков прикусил губу, чтобы не вскрикнуть: человек, которого он так искал, сам попался ему в руки. Он сразу узнал это сморщенное от терьяка лицо, текучий взгляд подернутых желтизной глаз, расслабленную спину, болтающиеся, как плети, руки. Мгновенно воскресла в памяти картина: дорога, возок, на возке Ольга, шарахнувшийся в сторону конь, в канаве торчащий из-под кучи яндака стоптанный чарык.

— Салям, Каип Ияс! Коп-коп салям! — едва скрывая радость, поздоровался Яков.

Он ласкал взглядом Каип Ияса, как ласкает удав кролика, прежде чем его проглотить. Сама судьба сжалилась над Каймановым: ему в руки попал тот человек, который сразу мог отвести все обвинения от Лозового. Почему-то не меньше его обрадовался этой встрече и сам Каип Ияс.

— Ай, Ёшка-джан, ай, Кара-Куш! — воскликнул он, показывая в улыбке желтые зубы. — Эссалям алейкум брока чара! А я думал, Ёшка совсем помирал. Был Кара-Куш и... — он приставил указательный палец к виску. — Паф! Нет Кара-Куша.

Удивляясь такой осведомленности терьякеша, Яков промолчал. Он хотел было тут же вести Каин Ияса в город. Но до утра из наряда уходить нельзя. К тому же Каип Ияс в такую погоду не дойдет до дороги. Да и вряд ли встретишь сейчас попутную машину. Приходилось дожидаться наступления дня.

— Почему же я, по-твоему, должен был помирать? — спросил он.

Каип Ияс подмигнул, расстегивая сшитую из верблюжьей кошмы куртку. Он пытался держаться браво, но видно было: жизнь совсем согнула его. Выглядел он по меньшей мере странно. Под верхней одеждой у него оказалась бывшая когда-то белой, а сейчас потерявшая первоначальный цвет визитка с накрахмаленной грудью, поверх которой виднелся фрак с обрезанными ножом фалдами.

— Ты чего вырядился как пугало? — все больше удивляясь, спросил Яков.

Каип Ияс молча, с какой-то отрешенностью махнул рукой.

На других нарушителях из-под пиджаков тоже виднелись замусоленные, накрахмаленные рубашки, с высовывающимися из рукавов грязными манжетами.

— Вы что, — не скрывая охватившего его веселья, воскликнул Кайманов, — вроде не на границу, на бал собрались?

— Ай, Ёшка, — вздохнув, ответил за всех Каип Ияс. — Такой у нас теперь закон: приказано всем покупать одежду у Загар-раш — Черной чумы. Жандармы по аулам ездят, смотрят, чтобы мы одевались как европейцы. Раньше товары из Англии шли, теперь из Германии. Какая у нас в горах Германия? Женщинам приказано волосы подрезать, одеваться как в Лондоне или Берлине. Жандармы приедут в аул — женщины надевают белые кофточки, черные юбки, уехали — опять в своем ходят. А у меня теперь и халата нет. Мусабек за ходку заплатил рубахой и фраком. Надеть больше нечего. Нам говорят: «Так надо, культура!» Мы тоже торговые люди, понимаем, сколько стоит культура. Старые товары из Германии надо сбывать. Теперь хоть ты последний чопан, ходи в шляпе...

Каип Ияс говорил доверительно, как бы считая Кайманова за своего, надеясь, что Галиев и Ложкин его не понимают. Раньше Каип Ияс боялся Якова, теперь явно доверял ему. Почему?

Придвинув к себе торбы контрабандистов, Кайманов одну за другой развязал их, передал Галиеву.

В торбе — связки дешевых, так называемых «цилиндровых» часов, всякая мелочь вроде зажигалок, галош. Никакой особой ценности контрабанда не представляла. Тем не менее контрабандисты с напряженным вниманием следили за отобранным у них имуществом.

— Ай, Ёшка, — не выдержал Каип Ияс. — Мы же всё знаем. Ты теперь не начальник. Меня Таги Мусабек душит, тебя Советская власть за горло взяла. Почему опять пришел на границу? Почему товар забираешь?

— Ах ты терьякеш поганый! — задохнувшись от гнева, проговорил Яков. — Ты Советскую власть со своим Мусабеком равняешь? Молись своему аллаху, сволочь, я тебе покажу Советскую власть!

Он рванул затвор винтовки. Каип Ияс упал на колени.

— Кайманов, отставить! — крикнул Галиев, уловивший основную суть разговора.

Сразу вспомнилось: «Аликпер, что ты делаешь? Мы не палачи... Шевченко сам тебе этого не простит».

— Ты прав, Амир, — поставив затвор на предохранитель, сказал Яков. — Этого гада я еще проучу.

И опять на мгновение ему показалось, что Галиев в чем-то подозревает его. Курдский Амир знает плохо. Но от него, конечно, не ускользнула радость, с какой Яков встретил Каип Ияса.

«Еще подумает, хочу шаромыгу убить, чтобы какие-то следы замести, — решил Кайманов. — Нет уж, Каип Ияса он будет беречь пуще глаза: от его показаний, может, зависит жизнь Василия Фомича. К тому же он должен рассказать, что за Черная чума появилась в районе границы?..»

Об этом, вероятно, думал и Галиев.

— Рассказывай, что у вас за Черная чума? Утаишь хоть слово, пеняй на себя, — сказал он Каип Иясу.

Яков перевел.

— Все расскажу, яш-улы. Не надо пенять. Ничего у Каип Ияса не осталось: жена помирал, детишки помирал. Один Каип Ияс остался. Ничего не утаю. Вай, аллах! — горестно воскликнул он. — Все требуют денег. А где их взять? Вошь закусает, лезешь почесаться, жандарм думает, деньги даю. А где их взять, деньги?

— О Черной чуме давай, — напомнил Яков. Он все дословно переводил Галиеву.

— Скажу, яш-улы, скажу, лечельник! — обращаясь к Галиеву, продолжал Каип Ияс. — Раньше мы сами стригли баранов, шерсть возили в свой город. Теперь приезжает Загар-раш, спрашивает: «Где на границе пасете барашка?» Мусабек покажет. Тогда Загар-раш надевает наш халат, берет бинокль, едет будто шерсть покупать, а сам смотрит в бинокль на гору, на бумаге гору рисует, смотрит на дорогу — дорогу рисует... Оставил Черная чума Мусабеку деньги, говорит, скоро приеду за шерстью. Мусабек уехал, а когда вернулся, через три дня караван пришел. Я сам помогал тюки снимать. В них — терьяк и винтовки. Раньше Мусабек за каждую ходку через границу деньгами или баранами платил, теперь — одеждой с длинными хвостами, рубашками с твердыми воротниками.