Алое сердце черной горы (СИ) - Кирилл Миронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мыслей и образов об одном заложнике, ему особенно дорогом, он до болезненного безразличия избегал, не желая мириться с реальностью, которой он еще не знал, но сильно боялся. Но вот, из походного жилища Монны с совершенно понятным выражением лица вышел один из гвардейцев и, не смотря приору в лицо, но обращаясь к нему, медленно покачал головой. В итоге случилось… Монна тоже убита… Удар, которого он подсознательно ожидал, но все равно не был к нему готов… Артемир схватился мокрой ладонью за бортик повозки, в которой жила и умерла Монна. На него накатила слабость. Не желая заходить внутрь, он с жалобным выражением лица обернулся назад, ища поддержки в лицах подчиненных, но они были безучастны, хоть и знали об отношениях приора с этой заложницей. Все же, многие не одобряли сношений с серпийкой, продолжая относиться к ее народу с пренебрежением и не желая возможного кровосмешения.
Наконец, схватив остатки сил из тех, что не успели его в спешке покинуть, Артемир поднялся по откидной лесенке, отворил занавески жилища, и… вот она… Нежное ее тело, уже бледное, лежало с согнутыми руками и скрюченными пальцами у вскрытого горла, на котором запекшаяся кровь образовала красивый, но ужасный ошейник. В замерших глазах навеки запечатлелся страх перед смертью, остро внушаемый молодостью и щемящим сердце чувством непрожитой жизни…
Стараясь более не смотреть на свою мертвую возлюбленную, Артемир схватил первое попавшееся одеяло и аккуратно накрыл им Монну с головой. Все эти мелочные распри на почве развращенности были преданы забвению, и вот Артемир горевал по своей чистой, непорочной, умной, мудрой и красивой Монне, хладнокровно зарезанной посреди ночи. Потеряв уже в который раз близкого человека, Артемир не плакал, сокрушался недолго, горечь заглушил. Его рассудок наполнила спокойная решимость и желание наказать убийц, а также тех, кто им не помешал.
— Где дежурный и дозорные по лагерю заложников? — лаконично и хладнокровно спросил Артемир у гвардейца, покинув последнее прибежище Монны.
Напуганный подобными метаморфозами в состоянии приора, гвардеец с запинками ответил:
— Дежурный у себя в палатке, а дозорные… Их… нет, приор. Они… они бежали, судя по всему… Убийца их подкупил, как я думаю.
— Разумеется… — согласился Артемир. — Они наверняка бежали через Фортерезию, где их с распростертыми объятиями укроет князь… Этот убийца… Он тоже бежал?
— Нет, приор. Охранник внутренней стены убил его перед тем, как самому умереть от раны.
Артемир задумался. Откуда этот засланец мог попасть к ним? Ах, глупые изыскания… Сколько добровольцев приютило у себя равенское войско!.. И все же…
— Он из наших? — поинтересовался Артемир.
— Он… А, нет, он не равенец. — сначала не поняв вопроса, все же сориентировался гвардеец.
— Что ж, ясно… С подобной фривольностью придется бороться… — задумался Артемир.
А бороться с этой «фривольностью» приор решил мягкими руками, не желая, как ему советовали, объединять нордиктовцев в отдельные изолированные отряды, тем самым отделяя их от остального войска. Вместо этого Артемир к каждому отряду недоверенных приставил по нескольку надежных равенских сержантов, раз уж их собственные командиры не справляются с пресечением враждебного своеволия. К слову, досталось и равенцам: весь дозор фортерезских ущелий, действительно пропустивший ночью нескольких солдат через свою заставку, был публично казнен через обезглавливание за нарушение режима. Дежурный лейтенант, покаявшийся перед приором о подозрительном солдате в палатке Альзория, также был убит. Весь остальной равенский форт был прочесан вдоль и поперек, и следов диверсантов, убийц и шпионов не нашли. Не нашли… Да и к чему? Уже было поздно, и Артемир это понимал. Что ж, по крайней мере, не убьют его и Коригана, да не взорвут запасы алого угля… Стараясь утешить себя подобными измышлениями, Артемир подавлял остатки печали за прошлое и тревоги за будущее, оставаясь для своих солдат примером стойкости и хладнокровия.
А тревожиться было за что: спустя всего лишь несколько дней после трагедии, будто после подготовки(Артемир был уверен, что подготовка действительно имела место), к лагерю начали стекаться посыльные от нордиктовских правителей, желающих убедиться в сохранности предоставленных равенцам заложников. Не найдя таковых, а, точнее сказать, найдя их мертвыми, делегаты впадали в истерику, будучи уверенными в том, что убил их именно приор. Никакие доводы рассудка не убедили их в том, что это дело рук убийц и шпионов. А узнав еще о том, что из рук равенцев ускользнул и Альзорий, ныне единственный законный правитель Саргии и Протектор Нордиктовской Лиги, посланцы наотрез отказывались полюбовно уладить возникшую ситуацию.
Борясь со жгучим желанием убить этих несговорчивых и недалеких делегатов, Артемир все же отпустил всех и каждого, прекрасно понимая, что теперь у него в тылу нет ни союзников, ни сочувствующих… Более всего он переживал за Альвидеса, который на весть о гибели его горячо любимой внучки может усложнить жизнь соотечественникам Артемира, живущим без особой защиты по-соседству.
Но на этом черная, как волосы приора, полоса не закончилась… С юга до равенцев доскакал полумертвый от усталости вестник, принесший дурнейшие новости: единственный равенский флот, украденный у саргов и возглавляемый Салли, был полностью уничтожен. Все моряки были убиты, как и флотоводец со своим помощником, Кипаром. Единственным просветом было то, что и сами сарги остались лишь при паре-другой кораблей, и не решились штурмовать равенские берега. Но все же, что прекрасно понимал Артемир, Равения осталась без прикрытия с моря, и этим сарги воспользуются, лишь только восстановят хотя бы малую часть своего флота.
— Скоро мы будем воевать со всем миром сразу, и ведает Звезда, нам не устоять в этой буре по той ипостаси, о коей мы сейчас пребываем…. Теперь вся надежда на Датокила. Без него мы канем в пучину, как и несчастные Салли с Кипаром. — такой зловещий итог подвел Артемир в тихой беседе с Кориганом, роняя обессилевшую руку на столешницу со стуком, который раздается при падении оземь поверженного в тяжкой битве воина.
* * *
Датокил, к счастью для себя, не почувствовал всю отягощающую ответственность, которую на
