Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды - Павел Басинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отказавшийся от стремлений к земным благам, поглощенный одними умственными занятиями, вы, может быть, не отдаете себе достаточного отчета в страданиях человечества, самых разнообразных и жестоких. Что́ дадите вы тем, которые изнемогают от боли и которым необходимы все доказательства любви и власти Христа, чтобы укрепить веру в Его учение? Вряд ли они удовольствуются вашим сокращенным Евангелием, у которого ваша фантазия отняла столько неизреченных сокровищ…»
Но к тому времени Толстой уже вполне отдавал себе отчет «в страданиях человеческих, самых разнообразных и жестоких». В 1881 году он создает «Записки христианина», одно из самых страшных и безысходных своих произведений, написанное в форме необработанных дневниковых записей.
«Щекинский мужик. Чахотка. Чох с кровью. Уже 20 лет в кровь бросает. Гречиху косил, тянулся за мужиками. Родники. Рубаха мокрая. Пьет, что из носу потечет.
Над женой подшучено. Порчь. Кричит. Облокотами на печку, зимой. Сестре надо помочь. Пашу, борозд 5 пройду, отдыхаю. Кошу. Кабы Бог прибрал, и к стороне.
А не верит, что умрет…»
«Егора безрукого сноха. Приходила на лошадь просить…»
«Приходили бабуринские – на подати, – у меня нет денег, отказал…»
«Щекинский мужик, жестокий, робкий, откровенный, низенький, просил денег, отказал…»
«Бабуринский мужик с мальчиком. Пьяный мужик затесывал вязок, разрубил нос. Лечили в больнице 22 дня, залежал 5 р. 50 к. Не мог отдать…»
«Ходил на деревню. Лохмачева недуг портит, как иголками…»
«Баба из Судакова. Погорели. Выскочила, как была. Сын в огонь лезет. Мне всё одно пропадать. Лошади нет. Лошадь взяли судейские…»
«Мужик Крыльцовский. Маленький, жалкий. Издохла лошадь. Не дал…»
«Бабуринской хромой, отказал…»
«Нынче нищая казначеевская, пьяная. Грумантская вдова. Мальчик будет пахать. Лошадь просила. Не дал…»
«Щекинская баба – кровища ушла. Голова дурна. Обреклась к Троице.
Старик обнищал. Сумы не сметывала…»
«Подыванковской брат больной сестры. У сестры нос преет…»
«Городенский чахоточный с сыном, шел целый день до меня…»
«Щекинская больная с девочкой 3 дня шла до меня…»
«Старуха переволокская. Сын помер. Двоюродный племянник согнал. Ходит, побирается. Была богата…»
В марте 1910 года после смерти Александры Андреевны пачка писем к ней Толстого была передана ее душеприказчиками в Ясную Поляну, и члены семьи Толстых читали их вслух несколько вечеров подряд. По свидетельству очевидцев, Лев Николаевич слушал свою переписку с тетушкой «с величайшим вниманием». Потом он называл ее своей «духовной биографией».
Но что же тогда ответил Толстой на то письмо тетушки?
«У китайского царя, – ответил он, – было написано на ванне: обновляйся каждый день (час) сначала и сначала. Толцыте, и отверзится, просите духа и дастся вам – это самое и значит. Жизнь вся есть только движение по этому пути – приближение к Богу (в этом ведь согласны). И это движение радостно, во-первых, тем, что чем ближе к свету, тем лучше, во-вторых, тем, что при всяком новом шаге видишь, как мало ты сделал и как много еще этого радостного пути впереди. Но вы говорите: мои грехи, мое несовершенство, слабость? Но ведь я иду не на Окружной суд, а на суд Бога. Бог же есть любовь. Бога я не могу понимать иначе, как премудрым, всезнающим, и, главное, не только не злопамятным (каким я даже стараюсь не быть), но бесконечно милосердным. Так как же мне перед таким судьей бояться моих слабостей, грехов?»
И вновь мы как будто не можем не признать убедительность аргументов Толстого. Да ведь он прав, прав! Если вера – это духовный труд, причем радостный, потому что это труд ради спасения души, то чего же нам опасаться на этом Божьем пути? Прав был и китайский царь, написавший на ванной символические слова, которые означали: каждый день, даже каждый час живи заново, обновляйся и не уступай унынию на пути к нравственному совершенству. И вроде бы эти слова по смыслу совпадают со словами Христа, которые приводят все четверо евангелистов: «Толцыте, и отверзится… дастся вам». То есть «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Мф 7:7–8).
Если Бог – милосердный и всевидящий судья, а не прокурор, строго листающий «Уложение о наказаниях», то Он оценит твои духовные поиски и усилия, какими бы слабыми и ничтожными они ни были и как бы ты ни спотыкался на своем пути. Просто будь самим собой в лучших устремлениях своей души. Верь Богу, как отцу родному. Не ищи себе посредников в переговорах с Ним, а только слушайся того разумного и, следовательно, Божьего начала в самом себе, которое и есть Бог.
Но если это не так? Если Бог наделил человека разумом не для того, чтобы человек разумно соединялся с Богом через соединение в любви со всеми людьми, наделенными тем же разумом? Если разум дан человеку для того, чтобы прямиком привести его в ад на вечные мучения? На это Толстой отвечал: «Я не хочу такого жестокого бога!» И это был уже духовный бунт, от которого один шаг до строк столь не любимого Толстым Фридриха Ницше: «Прочь с таким богом! Лучше совсем без бога! Лучше на свой риск и страх устраивать судьбу!»
Среди людей, горячо любивших Толстого, но не разделявших его антицерковных взглядов, была не только Александра Андреевна Толстая. Среди таких людей был молодой военный прокурор А.В.Жиркевич, человек безупречной нравственной жизни и профессиональной чести. Он сам был писателем, но главное – глубоко и нетривиально мыслящим человеком. Влюбленный в Толстого как мальчишка, он робел в его присутствии и каждый свой приезд в Ясную Поляну, где его охотно принимали, рассматривал как величайшую веху своей жизни. Тем не менее он спорил со своим кумиром в дневниках, не так давно изданных его внучкой Н.Г.Жиркевич-Подлесских. Например, он обижался на Толстого за то, что тот сурово осуждал его профессию, хотя именно на этой стезе Жиркевич, как человек гуманных воззрений, немало пострадал. Он, как и многие, называл гордыней религиозные взгляды Толстого. Но вот когда Толстой умер, когда весь его путь стал очевиден, Жиркевич написал следующие поразительные слова:
«Как понятна и хороша философия Толстого! До рождения человека и после его смерти – бездна, одухотворенная волей Творца вселенной! Жизнь человеческая, в сравнении с этим безднами, – лишь миг. Может ли миг этот не быть одухотворен той же вселенской волей? Надо жить, надо делать добро, надо любить, так как этими началами проникнуто всё живущее. А о будущем не надо заботиться (то есть о загробной жизни). Мудрый, благой Отец вселенной, конечно, всё мудро и благо устроит. А главное, нашего мнения и желания не спросит».
