Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — Как мне надоело ваше миротворчество, Катерина Ивановна! Вы постоянно связываете мне руки и не даёте поставить себя перед императрицей так, как следовало бы цесаревичу.

   — Государь, пока вы бессильны перед её властью, давайте скажем правду до конца! Моя мечта — видеть вас на престоле, но для этого вы должны оставаться живым и здоровым. Разве не так, государь? Живым и здоровым! А это совсем не так просто, и вы это отлично знаете. Вас испытывают на терпение все — мне ли этого не знать, но сейчас мы почти у цели, государь! Почти у цели! Ничто из происшедшего не касалось вас...

   — Хватит, Катишь! Так что же всё-таки происходило? Великая княгиня сказала, что этот наглец Шереметев отказался от руки моей дочери? Такая честь и такой позор!

   — Государь! Безбородко очень осторожно — вы же знаете эту старую лису! — очень осторожно, как бы в шутку завёл разговор с Николаем Петровичем Шереметевым.

   — Я уничтожу его, как только смогу!

   — Ваше высочество! Ваше высочество! Ответ графа был ответом подлинного верноподданного. Он сказал, что не достоин даже самого помысла о подобном браке и считает шутку — именно шутку, государь! — неуместной и недостойной, почему её попросту отклоняет.

   — И вы уверены в этом ответе?

   — Но вы же сами видите результат, ваше высочество. Императрица в полном расстройстве и настолько ослабела душевно, что сама передаёт эту историю придворным.

   — Она может продолжать настаивать. Соблазнять графа, наконец!

   — Чем, ваше высочество? Богатствами? Они у графа несчитанные. Наградами? Граф их сторонится. Службой? Он никогда в неё не пойдёт. У графа все условия, чтобы быть свободным в своих решениях, государь!

   — Принимаете, милые хозяева?

   — Ваше высочество! Какое счастье! Вы не обошли нашего скромного дома вниманием.

   — Как бы я мог забыть мою очаровательную Колибри, крошечную хлопотунью. Я только у коменданта Гатчины и чувствую себя по-настоящему в своей семье. Вы сумели устроить удивительно милое гнёздышко, вместе с тем проникнутое военным духом.

   — Ваше высочество, как могло быть иначе: я жена генерал-майора и это предмет исключительной моей гордости, а ваши посещения делают меня счастливейшей женщиной на свете.

   — И вы любите Гатчину, Колибри?

   — Я растеряна вашим вопросом, ваше высочество. Разве можно не любить Гатчину, такую великолепную, такую императорскую!

   — А вот великая княгиня по-прежнему тяготится Гатчиной и вздыхает о Павловске.

   — Не может быть! Павловск — всего лишь летняя дача. Великолепно устроенная, где всё проникнуто вашим вкусом, ваше высочество, но не имеет имперского духа Гатчины.

   — Николка, а ты где замешкался? Вот я тут с твоей Колибри какие амуры развёл, тебе остаётся только начать меня ревновать. Да ты никак чем-то озабочен, Котлубицкий? Случилось что?

   — Ваше высочество, с подставы примчался офицер, говорит, из Петербурга сюда едет карета с кем-то из приближённых императрицы. Вроде бы на кого-то из Зубовых похож. Лошадей не жалеют.

   — И ты думаешь, Николка?..

   — Государь, но должно же это в конце концов случиться. Естественный ход природы.

   — Ты полагаешь, так серьёзно?

   — Государь, если бы не Зубов...

   — Возможно, серьёзная болезнь. Так или иначе, далеко ли им до Гатчины?

   — Полагаю, через час-полтора могут быть здесь. Прикажете по дороге их задержать, или как?

   — Нет-нет, пусть события идут своим чередом. Но за стол мы сядем немедленно. Кто у нас там сегодня? Надо спросить у Обольянинова.

   — Ваше высочество, в этом нет нужды. Каждый список есть и у меня.

   — Тогда быстрей читай.

   — Господа Плещеевы, госпожа Шац, Кушелев, камергер Бабиков, бригадир Донауров, Обольянинов с супругой.

   — Жаль, нет Катерины Ивановны.

   — Вы приказали ей быть к ужину.

   — А кто ещё?

   — Только дежурные фрейлины и кавалеры большого двора: Дивова и Валуева, одна из сестёр.

   — Не дождусь часа, чтобы перестать видеть эти физиономии. А кавалеры. Сколько их?

   — Четверо: князь Несвицкий, граф Шувалов, граф Воронцов и граф Ильинский. Зато, ваше высочество, и наши гарнизонные офицеры, как вы изволили приказать, господа Каюс, Винцлебен и Розберг.

   — Посему изъясняться будем на немецком языке. Это сразу поставит на место всех дежурных после французского диалекта Зимнего. Однако виду никакого не подавай, что в пути какое-то известие. Ещё разберёмся, какое. И вот ещё. На всякий случай. Вызови к концу стола доктора Фрейганга. Если речь будет идти о болезни, я хочу, чтобы он оказался в Петербурге вместе со мной. А лошадей...

   — Лошади уже готовы, ваше высочество.

   — Молодец, Николка, настоящий молодец. Сейчас подумаем, кто со мной в случае чего поедет, и чтобы у всех было наготове дорожное платье. Времени терять мы не будем. Какая же всё-таки досада, что именно сегодня мадемуазель Нелидова задерживается до вечера. Её пребывание здесь было бы более чем уместно.

   — Мой супруг, я правильно угадала, к каким друзьям вы сочтёте нужным зайти на обратном пути с манёвров.

   — Что-то случилось, великая княгиня?

   — Слава богу, нет. Я только хотела осведомиться, как скоро можно подавать кушанья.

   — Об этом нечего было осведомляться. Я, мне кажется, ещё ни разу не опаздывал ни на минуту. Вы зря себя утруждали, Мадам.

Великая княгиня еле успевает подняться на каменные ступени — отчаянный перестук копыт. Запылённый всадник, осадивший жеребца чуть не у ног великого князя. Гримаса недовольства сменяется на лице наследника бесконечным недоумением. Невероятно!

   — Алексей Орлов? Это вы?

Прыжок из седла — слуга еле успевает перехватить поводья. Орлов-Чесменский опускается на колени перед великим князем.

   — Ваше высочество! Виноват, ваше императорское величество, счёл своим верноподданническим долгом первым донести до моего императора весть о счастливом для всей России предстоящем восшествии на отеческий престол!..

   — Ты о чём, граф? Значит, императрица...

   — Удар апоплексии, ваше величество. Сильнейший. Императрица без языка и движения.

   — Это ещё ничего не значит.

   — Доктора определяют оставшийся императрице срок жизни не более нескольких часов. Потеряно время для лекарских действий, способных облегчить течение столь тяжкого недуга.

   — Уверен, граф? Хотя иначе не стал бы рисковать собственной шкурой, я-то тебя знаю. Впрочем, сюда уже мчится кто-то из Зубовых.

   — Мчится! Я с лёгкостью обогнал их карету в пути. Им ещё следует научиться разбираться в лошадях, а уж тем более править ими.

   — Что ж, Николка, распорядись подавать. Я не благодарю тебя, граф. Иначе ты не должен был поступить. Садимся.

   — Мой друг, а наш стол?..

   — Николка, ты займёшься... императрицей, не правда ли? Пошёл. И надо бы в дороге припомнить все неотложные дела. Сейчас же. Начнём, пожалуй, с Новикова. Это утешит нашу Катерину Ивановну. Я слышал, за несколько лет в крепости он превратился в сущую развалину. Никакой сидевший с ним доктор не помог. На то и крепость! Отпустить завтра же в свои деревни. Объявить полное освобождение. Где у него деревенька?

   — Где-то за Москвой, ваше величество.

   — Тем более. Пусть прямо туда и увезут. Оклемается не оклемается — всё свободой подышит. Да, Радищев. С ним не так просто. Из сибирской ссылки вернуть тоже в его деревню. Есть такая?

   — Кажется, в Калужской губернии, да затрапезная, говорили, дай бог, десяток-другой дворов наберётся.

   — Не моя печаль. Сколько есть, столько есть. Калужскому губернатору предписать за нововозвращенцем следить, глаз не сводить, чтобы ещё какой книги не учудил. Впрочем, всё равно без цензурного досмотра по всей России не обойтись. Был один Радищев, гляди, объявится какой-нибудь Иванов. Цензура на всё, что издаётся, и на всё, что будет из Европы ввозиться. Тут уж никаких послаблений. Либеральные выверты приказали долго жить — вместе с императрицей. Катерина в этом легко убедится. Катерина Ивановна.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

...Бессмертная Екатерина возвратилась к вечности, в своё небесное жилище ноября 6-го дня в 9 часов вечера, как то все присутствовавшие и знатнейшие особы утверждают. Кончина её последовала от страшного удара апоплексии, пятого числа поутру ей приключившегося. В сей день, восстав от сна, чувствовала в себе какое-то особливое облегчение, и так хвалилась. В 9 часов потребовала кофею, который ей также особливо хорош показался, почему и позволила выпить две чашки, сверх обыкновенной меры, ибо последнее время от сего кофею воздерживалась. Между тем подписывала уже дела. Самому Трощинскому подписан чин действительного статского советника; поднесено было подписать Грибовскому чин второй Степени Владимира и дом; Ермолову /Петру/ чин и крест; здешнему вице-губернатору Алексееву 600 душ. Сию последнюю бумагу велела переписать, потому что души не в той губернии написаны. По сей причине и другие поднесённые милости остались неподписаны. Говорят, что все они готовились к Екатеринину дню. После завтрака Захар Константинович /камердинер Зотов/ докладывал, что пришёл Терской с делами. Она изволила сказать, чтоб маленько пообождал, что она пойдёт про себя, и тогда уже пошла в свой собственный кабинетец. Захар Константинович несколько раз входил и выходил из покоя, и, не видя долго императрицы, начал приходить в сомнение, говорил о том Марье Саввишне /Перекусихиной/, которая беспокойство его пустым находила; но когда слишком долго она не выходила, то Захар вновь говорил о том Марье Саввишне, побуждал её пойти посмотреть, и напоследок по долгом прении пошли оба.