Флэш без козырей - Джордж Фрейзер

Я потуже застегнул воротник и смахнул дождевые капли с глаз.

— Пароход в Луисвилль — сегодня ночью? — завопил я что есть мочи.

— Пароход куда?

— О, черт побери! ЛУИС! — Я набрал полные легкие воздуха и гаркнул: — ВИЛЛЬ! Пароход этой ночью?

Наконец-то он сообразил и закивал.

— Конечно, мистер. Новый «Миссури». Отходит в десять вечера.

Я через силу поблагодарил его и поплелся обратно в город. Теперь нужно было привести себя и Касси в как можно более респектабельный вид и заставить руки потрудиться, а сердца — временно умолкнуть. С первой частью мы относительно легко справились в задней комнате дешевых апартаментов, которые я снял на день. Мой лучший сюртук, которым мне замотали голову, когда увозили из Грейстоунза — настоящий подарок судьбы, так как в его подкладке были зашиты драгоценные бумаги Спринга, — был весь в грязи, но мы постарались его отчистить и обсудили завершающие детали нашего плана. Я весь исходил потом при мысли, как же Касси удастся ускользнуть от своего нового владельца, но как раз это ее не волновало. Что заставляло мою храбрую мулатку стучать зубами от страха, так это мысль о том, что придется идти в комнату для рабов и быть выставленной на торги, что было странно для меня, так как подобное уже случалось с ней раньше и не представляло особой опасности.

Она должна была сбежать той же ночью, вернуться в гостиницу, постучать в мое окно, которое находилось на первом этаже, и забраться в номер. К тому времени я должен был приготовить для нее новую одежду, и мы бы двинулись на пристань, а дальше — на борт «Миссури», под именем мистера и миссис Джеймс Б. Монтегю из Батон-Руж, путешествующих на север. В темноте все это должно было бы сойти запросто.

— Если я вдруг задержусь, жди, — твердила Касси, — я обязательно вернусь. Если я не приду до завтра, значит, я умерла, и ты можешь ехать, куда захочешь. До тех пор я полагаюсь на твое слово — ты же обещал, помнишь?

— Помню, помню, — уверял я ее, весь дрожа — Но что, если тебе не удастся убежать, что если тебя закуют в кандалы или что-то еще, что тогда?

— Этого не случится, — спокойно сказала она, — будь уверен, я смогу убежать. В этом нет ничего сложного, любой раб может это сделать. Но вот остаться свободным невозможно, если только у тебя нет заступника и помощника. А у меня есть ты.

В разное время меня называли всякими словами, но это было уже что-то новенькое. Если бы Касси знала меня получше, то, без сомнения, думала бы по-другому, но она была в отчаянии, а я — ее единственной надеждой. Согласитесь, это дьявольская западня для любой девушки. Я попытался несколько успокоить мой урчащий от страха желудок, и мы двинулись на невольничий рынок.

Если вы никогда не видели аукциона по продаже рабов, то могу вам сказать, что он почти ничем не отличается от привычных торгов домашней скотиной. Рынок представлял собой низкий загон, пол в котором был посыпан опилками, с выгороженной площадкой для рабов и аукционера, а все остальное пространство было заполнено покупателями и просто зрителями. Богатые перекупщики со всеми удобствами расселись впереди на стульях, за ними толпились случайные покупатели, а большую половину собравшихся составляли обыкновенные зеваки, бездельники и любопытные, которые болтали, жевали и курили. Местечко было шумным, воняло здесь, как в стойле, а под потолком клубились тучи табачного дыма и человеческих испарений.

Введя Касси, я просто окаменел от страха, ожидая самых разных коварных предложений и перекрестных допросов, а также прочего, на что я не смог бы ответить, но, как оказалось, беспокоился я зря. Полагаю, даже если вы выведете на невольничий рынок в Мемфисе шведа-альбиноса и поклянетесь, что это — раб, то его выставят на торги, не задавая лишних вопросов. Аукционер же мог продать даже собственного дедушку, что наверняка когда-то и сделал. Это был маленький злобный рыжебородый человечек в мятой шляпе, с огромной сигарой и квартой чего-то сорокаградусного в кармане сюртука, к которой он время от времени прикладывался в промежутках между обвинениями в жульничестве, которыми он сыпал на головы своих помощников и криками расступиться, чтобы освободить пространство для торгов.

Когда я подвел Касси, он едва глянул на ее старый счет о продаже, зато аккуратно сплюнул прямо мне между ног и поинтересовался, не являюсь ли я тайным агентом «Подземки», который решил лучше продать негритянку и прикарманить деньги, чем рисковать, переправляя ее в Канаду.

При этих словах окружавшая аукциониста толпа разразилась хохотом и криками, что шутка, мол, первый класс. Это помогло мне оправиться от ужаса, охватившего меня после такого вопроса. Аукционист же между тем продолжал, что ему самому в принципе на это наплевать и где, дьявол их побери, бумаги на негров Эли Боулса, потому что он до сих пор их не получил, и что в этой стране никто ни о чем не хочет думать, и пошли бы они все куда подальше со своими проклятыми правилами, и когда же, наконец, черт побери, ему освободят хоть немного свободного места, чтобы можно было начать торги. Нет, он не будет продавать негра Персея, принадлежащего Джексону, потому что этот черномазый болен сифилисом и все об этом знают, и лучше бы Джексону отправить малого в Арканзас, где на такие мелочи не обращают внимания. Нет, он не будет принимать векселей ни от кого, кроме перекупщиков, которых знает лично, — он уже сыт по горло этими проклятыми бумажками, а его клерк пользуется ими, чтобы обманывать хозяина и набивать собственный карман, но он об этом знает и в один прекрасный день взгреет клерку задницу по первое число. И, чума его побери, его бутылка уже наполовину опустела, а он все еще так и не начал торги — и не будут ли уважаемые господа столь любезны не путаться у него под ногами, или они собираются торговаться до двух часов ночи?

И все в том же духе — весьма обнадеживающие заявления. Я оставил Касси в толпе других негров и присел у стены, чтобы наблюдать за торгами, которые маленький аукционист вел, как дрессировщик на арене, не переставая сыпать своей скороговоркой и время от времени вставляя в нее язвительные замечания. Толпе это нравилось, а он был хорош: отхлебывая очередной глоток из бутылки, он то и дело вставлял комментарии к очередным лотам, пока делались все новые ставки.

«Глядите, вот старуха Мастерсона, умершего на прошлой неделе. Да Мастерсон умер, а не она. Ей не больше сорока, и она прекрасно готовит. Вы бы видели, какой живот удалось нажрать Мастерсону с ее помощью; полагаю, что такой рекомендации достаточно. Да, сэр, именно ее прекрасная готовка и убила его — ну, что скажете? Восемь сотен для начала — девять, за лучшую повариху от Эвансвилля до Залива». Или еще: «Это бычок Томкинса, он наплодил детей больше, чем Мафусаил, потому его и зовут Джорджем, в честь Джорджа Вашингтона, отца этой страны. Представляете, без этого малого негров бы в Штатах было наполовину меньше, чем есть, даже сегодняшние торги могли бы не состояться без помощи нашего маленького черномазого героя. Поговаривают о создании синдиката для отправки его обратно в Африку, повышать поголовье этих скотов — ну, что, кто предложит тысячу?»