Тринадцатый император. Дилогия (Авторская версия) - Никита Сомов

Нельзя все сбрасывать на тормозах. Бурлящий недовольством котел, которым являлась по большому счету Российская империя, надо постоянно укреплять, стравливать пар, чтобы он рванул когда-нибудь потом, а не прямо сейчас.

Без сомнения, последний русский император заслужил участи еще более жестокой, чем получил. Он просто вынудил народ к революции, годами испытывая его терпение. Не разряжая обстановки реформами и не ведя более деятельной борьбы с поднимающей голову революцией, Николай сам предопределил свою судьбу.

Когда большевики огласили свой знаменитый лозунг: «Земли крестьянам! Фабрики рабочим!», клич упал на благодатную почву. Крестьяне и рабочие, те, кому он предназначался, были уже доведены до крайности. Им было плевать на умные рассуждения и оправдания чистеньких и сытых господ — бурчание голодного желудка и голодный детский плач не позволяли их слышать. Да и кто пробовал сиволапым крестьянам, составляющим подавляющее большинство населения, что-то объяснить? Что-то сделать для них? Кто попробовал решить давно перезревший вопрос аграрного перенаселения? Столыпин? Его переселенческая политика была плоха хотя бы тем, что число родившихся намного превышало число уехавших, не говоря уже об отсутствии элементарной помощи переселенцам. Подумать только! Около трети переселенцев вернулись назад из далекой Сибири. Вернулись в голод и нищету, от которой даже в урожайный год тысячи людей умирали от голода. И все это происходило в могущественной империи, занимающей лидирующие позиции по экспорту продовольствия. Даже название для такой ситуации придумали — «голодный экспорт».

Виновен ли Николай в бедах своей страны? Несомненно! Человек, написавший в графе «Деятельность» при переписи населения «Хозяин Земли Русской» занимался своей работой более чем неудовлетворительно. Будь его пост пониже, он был бы просто уволен; то, что с такого места просто так не уходят, император был просто обязан знать.

Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове. Недавняя расслабленность и умиротворенность сменились тревогой и беспокойством. Чай потерял вкус, а общество родни мигом стало меня тяготить. Обжигаясь, допив чай, я поспешно откланялся и направился в свой кабинет. По всей видимости, мое лицо в тот момент не располагало к вопросам. Остановить меня никто даже не попытался.

Распахнув дверь и зайдя к себе, я улыбнулся. Душная комната, стоящий столбом табачный дым, жаркий спор ближайших соратников — все как обычно. Незамеченный спорщиками, я проскользнул в свое кресло и, привлекая внимание, прокашлялся.

— Ну будет вам, Михаил Христофорович, господина Путилова чихвостить, — сказал я, когда сумел привлечь к себе взгляды спорщиков.

Побагровевший новоиспеченный министр промышленности тяжело дышал и смотрел на Рейтерна волком, тот отвечал ему не меньшим дружелюбием. Пройдя по комнате, я уселся на свое место во главе стола. — Мы еще не добрались до запуска программы всеобщего начального образования, а вы уже средства на обучение жалеете, — продолжил я.

— Такие средства на обучение пускать разом нецелесообразно, — прохладно заметил Рейтерн. — Выждав пару лет, можно изрядно сэкономить на заграничных учителях. Столь высокий и единомоментный спрос поднимет запрашиваемые специалистами оклады до небес. — Он втянул воздух, собираясь добавить еще, но промолчал. Моя недавняя размолвка с Игнатьевым снова дала о себе знать.

— Не стоит, Михаил Христофорович, — мягко сказал я, не давая встрять в разговор Путилову. — Мы все это понимаем, однако обстоятельства требуют постройки флота именно в указанные сроки. В любом другом случае все наши усилия будут лишены смысла.

Спешка, чертова спешка! — воскликнул я. — Даже если всей Европе окажется не до нас, как мы планируем, все равно наш план захвата проливов содержит в себе немалую долю авантюризма. Несколько современных броненосцев в Черном море помогут нам устранить некоторые неприятные сюрпризы со стороны турок.

— Ох, и дались вам эти проливы, Ваше Величество, — в сердцах буркнул Рейтерн и испуганно осекся.

— Продолжай! — скорее приказал, чем попросил я.

— Экономия от содержания укреплений в проливах по сравнению с черноморским флотом и береговыми укрепления существенная, — неуверенно сказал Рейтерн. — Но затраты на войну и подготовку к ней настолько огромны, что турецкая кампания разве что в полвека окупится.

— Пусть так, — согласился я. — Но Крымская война недавно великолепно показала, что может произойти. Защитить побережье от британского или французского флота мы не в силах, а значит, благодатный юг можем развивать с постоянной оглядкой. Вижу, что мои слова вас окончательно не убедили. Ну что ж, считайте это моей прихотью, если угодно. — Показывая, что вопрос исчерпан, я отвернулся и обратился к Обухову.

— Павел Матвеевич, у меня для вас хорошая новость. — Выждав небольшую паузу для пущего эффекта, я продолжил: — Крупп наконец-то решился на строительство завода в Петербурге.

Наградой за мое маленькое представление стала неподдельная радость гениального инженера-артиллериста. Обухов рассыпался в благодарностях, хотя тут еще вопрос, кто кого благодарить должен, он меня или я его.

Для человека, лишь шапочно знакомого с состоянием русской артиллерии второй половины девятнадцатого века, искренняя радость инженера может показаться странной. Я отметил удивление на лицах у большинства присутствующих ближайших соратников. Еще бы, традиционно сильная отрасль русской военной промышленности и сейчас, в не лучшие для империи годы, занимала ведущие мировые позиции. Обухов более чем успешно конкурировал с тем же Круппом и был оценен им по достоинству. Немецкий промышленник настойчиво приглашал Павла Матвеевича к себе в не лучшие для русского инженера годы. Но, несмотря на серьезные успехи русских изобретателей, достижения нашей промышленности были более чем скромными. Мало разработать, нужно еще воплотить в металле, причем желательно в как можно большем количестве экземпляров. И здесь нас ждала беда.

Новые пушки были гораздо более требовательны к уровню технической грамотности как рабочих, так и артиллеристов. А времени для обучения и тех и других, как всегда, не хватало. Пришлось отправляться на поклон к Круппу, а затем и Бисмарку, благо что у меня было что предложить обоим. Прусский канцлер и не на такое был готов пойти, чтобы заполучить Российскую империю в союзники при войне с Австрией. Он и не догадывался, что мы все равно собирались вписаться в войну и попробовать загрести чужими руками Галицию с Буковиной. Да и армии позвенеть оружием в преддверии куда более масштабной русско-турецкой войны будет не лишним.

Несмотря на потребность обеих сторон в союзе, переписка с канцлером далась мне нелегко. С непробиваемым упрямством я добивался отсрочки войны с Австрией на два года, почти требуя ничего не предпринимать в следующем 1866 году. Это удалось сделать довольно несложно. Прошедшая война Пруссии с Данией прошла не совсем так, как в нашей истории. Лишенные даже символической помощи Петербурга, датчане обратились за помощью к другим столицам, но в большинстве получили лишь заверения во всемерной поддержке. Живо откликнулись лишь в Стокгольме.

Объединенный датско-шведский флот за несколько недель уничтожил все следы немецкого присутствия на море и осуществил полную блокаду портов противника. На суше же шведские и норвежские добровольцы, укрепившись в Шлезвиге, бок о бок с давними соперниками — датчанами — стойко отражали прусские и австрийские атаки, переведя войну в позиционную фазу. После семи месяцев топтания на месте сторонами было объявлено перемирие и начались переговоры при участии Великобритании, Франции и России. По итогам войны Дания лишилась Гольштейна и Лауэнбурга, отошедших Пруссии, но сохранила за собой Шлейзвиг. Это был один из первых знаков, что факт моего появления уже начал оказывать свое влияние на историю и нужно торопиться, пока данные этого раздела, хранимые дневником, не превратились в бесполезную груду информации.

Однако русско-прусским переговорам это поражение только помогло, существенно поколебав положение Бисмарка и снизив уверенность немцев в том, что справятся с Австрией, оставшейся весьма недовольной исходом войны, самостоятельно. После полугодовых переговоров я с огромным облегчением констатировал, что Бисмарк вполне проникся довольно прозрачными намеками о том, что Российская империя не останется в стороне от войны даже в том случае, если она начнется раньше. Вопрос состоял лишь в том, на чьей стороне она выступит. Едва не рыдая в письмах о состоянии русской артиллерии, я жаловался, что пока не будет гранат с медными поясками, артиллеристы смогут бить неприятеля только банниками. Я тянул время и отказывался воевать до перевооружения, но угрожал непременно перетянуть несостоявшегося союзника банником по спине, если пруссаки отправятся топтать Австрию без нас.