Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник) - Наталья Павлищева

Ему сделалось грустно. Не так он представлял свое ключевание. Вместо того чтобы повелевать, он сам повелеваем, и не только господином, но и попом, да и Дрон иной раз молвит с ним свысока. Пургасу захотелось напиться, и он направился в старую мыльню.

Глава 22

Уже перед дверью он услышал голос чернеца и разозлился, подумав, что Карп опять сидит в мыльне. Пургас в сердцах рванул на себя дверь, влетел в мыльню и застыл как вкопанный. Он увидел того, кого менее всего ожидал увидеть. На лавке сидел, широко расставив колени и склонив голову, сам Василько. В руке он держал деревянную чашу.

Василько поднял голову и лениво посмотрел на застывшего ключника. Подле Василька, на лавке, лежал его колпак – из-под распахнутого кожуха алела свитка. В мыльне было душно и влажно, в ноздри Пургаса бил приторно пьянящий пивной дух.

– Вот и Пургас пожаловал! – раздался голос чернеца. – Садись, испей с нами пивца.

Из мрака на тускло освещаемую одной свечой середину мыльни вышел улыбающийся чернец. Он был красен, влажные волосы на голове и бороде торчали по сторонам, невольно приковывая взгляд ключника. «Неужто презрел заговенье?» – подивился Пургас, потому что давно не видел чернеца хмельным.

– Что стоишь, как идол? Садись! – прикрикнул на холопа Василько.

Пургас поспешно опустился на скамью и принял из рук чернеца наполненный пивом ковшик. Он пил пиво маленькими глотками, посматривая то на Василька, то на Федора.

Чернец наблюдал за пьющими с видом человека, от души угощавшего товарищей и испытывавшего потому нескрываемое наслаждение.

«Какой бес принес его сюда?» – недоумевал Пургас, подразумевая Василька. Василько уже который день не покидал горницы, а тут приплелся в мыльню и запросто беседует с чернецом, которого недавно так одернул, что Федор бежал с горы без задних ног.

После недоброго гостевания чернеца Василько наказал Пургасу разузнать, впрямь ли тот живет у Карпа, и если живет, то сколько ден? «Живет чернец у Карпа, почитай, третий день. Мне о том Аглая и дьячок поведали», – сообщил господину Пургас. Василько на такие речи ключника призадумался, затем раздраженно отмахнулся, будто от мухи назойливой.

Пургас решил, что Василько или не терпит чернеца, или опасается его. Когда чернец стал варить пиво, он строго-настрого наказал Федору из мыльни не вылезать. «Не ровен час, попадешься на глаза господину», – пугал он покорно молчавшего чернеца.

– Слышал, Пургас, недобрую весть? – спросил Василько.

Пургас в другой раз изумился, потому что господин давно не обращался к нему так просто и без раздражения. Не успел он ответить, что ни плохих, ни хороших вестей не слыхивал, как Василько сообщил:

– Татары посекли рязанские полки и обложили Рязань кругом.

Пургас не тотчас определился, как ему отозваться на эту весть. Его более всего сейчас докучала братчина (вот о чем он сейчас говорил без умолку), а в Рязанской земле ему жалеть некого, он ту землю не видывал, да и слыхивал о ней редко.

– Поди, много рязанцев полегло! – вот и все, что смог вымолвить Пургас. Василько пытливо посмотрел на Пургаса: либо допытывался, прям ли Пургас, либо дивился непониманию холопом последствий той далекой рати.

– Испей с нами, Федор, пивца! – обратился он к чернецу.

– Не могу, свет Василько: пост на дворе! Настанет пресветлое Рождество – тогда и выпью добрую чашу, – заверил Федор.

Василько со стуком поставил чашу на лавку и, поднявшись, зашагал по мыльне. «Шалый он какой-то ныне», – отметил про себя Пургас. Если бы Василько кричал, срамил, раздражался, понятно, но было в поведении Василько что-то это новое, и потому Пургас невольно насторожился.

Василько остановился подле Пургаса, повесил голову и задумался.

– Не возьмут татары Рязани! – брякнул Пургас, не потому что был уверен в крепости рязанского града, а потому, что желал порушить установившуюся в мыльне и тяготившую его тишину.

– Вот и я говорю: Рязань – град обширный, зело крепкий, стены у него высокие, рвы глубокие, валы крутые. А подле града много оврагов, широких да обрывистых. Я в той Рязани бывал, – охотно и поспешно поддержал Пургаса чернец.

«Где тебя только не носило? – подивился про себя Пургас. – Даже в Рязани побывал».

– А я не был в Рязани, – с сожалением поведал Василько и обратился к Пургасу: – Ты не вздумай меня на братчине подле попа сажать. Чтобы сидел я за опричным столом, а попа усади вместе с крестьянами.

Пургас без промедления заверил господина, что опричный стол для него уже приготовлен. Пургас возрадовался, что Василько упомянул о братчине. Ему захотелось поведать о своих великих мытарствах, и он рассказал о желании посельских женок участвовать в трапезе и о том, что поп запрещает им быть на братчине.

– Поп упрям и неразумен, – сказал Василько. – В его деле женки – великая опора. Через то коварное племя он может все село, все деревеньки и починки видеть насквозь, знать, кто чем дышит, что сказывает и думает. А он, по своему неразумению, тех женок от себя отводит.

«Витиевато глаголет Василько», – подумал Пургас.

– Верно сказываешь, господин! – поддакнул чернец. – Через их болтливые языки поп до всего дознаться может.

– Делай и для женок стол обильный, – наказал Василько, – только не в приделе, а либо у Аглаи, в дворской избе, либо у дьячка. Будет поп упрямиться, скажешь ему, что я так велел. Пива-то у тебя, Федор, на женок хватит? Думается мне, что им пива поболее, чем крестьянам, потребуется. Он ведь сегодня, Пургас, великое дело сотворил: пиво сварил.

– Истину речешь, свет Василько! – воскликнул чернец. – Как плотник радуется, добрые хоромы срубив, как гончар доволен, нехудой кувшин слепив, как рыбак веселится, большую рыбу поймав, так и я, грешный, возрадовался несказанно. И доволен я, что пиво доброе вышло, и по нраву мне, что будет от моего пива христианам утешение… Вы сейчас моего пивца испили, а мне так хорошо стало. Хоть я худой и многогрешный, а все же и от меня польза имеется!

– Мели, Емеля… – с напускной грубостью молвил Василько; он опять сел на лавку и, взяв свою чашу, передал ее чернецу. – Налей-ка еще, Федор, для утешения души.

Федор выхватил из рук Василька чашу и поспешил к печи, подле которой стояли в ряд, как витязи на порубежье, бочонки с пивом. Поднося Васильку полную чашу, изогнулся весь в страстном желании угодить. Затем вырвал еще не опорожненный ковш у Пургаса, наполнил его и поднес холопу, да чуть ли не с поклоном. Сел между пьющими да посматривал на них, сладко жмурясь и растянув свои пухлые и чуть вывернутые губы в довольную ухмылку.

– Ума не приложу, кто на братчине будет питие и брашну на стол подавать? Ведь женкам в приделе быть заповедано, – поделился сомнениями Пургас.

– Так ты на это дело Павшиных чад. Нечто не донесут питие и брашну до придела? А в приделе и носить долго не нужно, два шага сделал и – стол, – предложил чернец.

– Негоже речешь, Федор, – возразил Василько. – Павшины чада от рождения досыта не ели. У них от сытного духа голова закружится. Да и непривычны они. Нет, не годятся те чада!

– Может, Аглаю попросить? – молвил задумчиво Пургас.

– Ты с этой братчиной совсем ополоумел! От Аглаи будет братчина не в братчину. Меня от одного ее вида тоска пробирает. Чтобы ноги той постылой Аглаи на братчине не было! – осердился Василько.

– Злообразна и многоречива Аглая, – согласился чернец.

– Ты у попа да у Дрона поспрашивай, – велел Василько Пургасу и возглаголил в сердцах: – Как же ты мне надоел с этой братчиной! Знал бы, что будет мне от нее такая кручина, никогда бы не пошел на поводу у попа!

«Заварили с попом кашу, а я расхлебывай!» – затосковал Пургас. Он припомнил, как спокойно жилось ему до кануна, подумал, что придется идти за советом к попу и к Дрону, и еще больше пригорюнился. «Эх, напьюсь!» – решил он и разом опорожнил ковш.

– Меня другое томит, – признался Василько. – Татары треклятые спокойно спать не дают. Как прошлым летом о них услышал, так до сих пор томлюсь. Чую: неспроста они засели подле рубежей наших… Из-за них-то погнали меня из Владимира. Федор, я тебе о том рассказывал?

– Нет.

– Выгнали меня из стольного града, аки пса шелудивого! – простодушно признался обычно скрытный Василько. – Великий князь погнал… Заспорил я с боярами, что негоже сидеть сложа руки да татар дожидаться, а надобно с князьями всей Русской земли замиряться и всем миром навалиться на татар. Великий князь сторону бояр принял да погнал меня.

«Ишь, приплел татар, – подумал Пургас. – Последний шпынь во Владимире знает, что тебя из-за девок выгнали».

– Ничего бы из твоей затеи путного не вышло, – сказал в раздумье чернец. – Нипочем наши князья не замирятся, а если и замирятся, то опять, как на Калке, распрю учинят; и сами свои худые головы сложат, и христиан под погибель подведут.

– Тогда сиди и жди, чтобы татары, как ягнят, нас перерезали! – пылко молвил Василько.