Обезьяна приходит за своим черепом - Юрий Домбровский

- Да нет, нет, - мягко сказал Ганка, - не ее, конечно, а ее череп и кости.

- Ах, кости! - разочарованно протянул Гарднер. - Ну, кости меня интересуют только служебно. И вот по костям он эту красавицу и составил? Красная-то, красная почему? - захохотал он вдруг. - Так, для большей дикости, что ли?

- Нет, - сказал Ганка, по-прежнему не замечая тона Гарднера, - у нее были красные кости. В могилу, понимаете, горстями насыпали какую-то минеральную краску, особую глину, кажется. При жизни эти люди красили тело в багровый цвет. После смерти этой женщины они этой же краской наполнили ее могилу. Мягкие части разложились, ну а кости впитали этот порошок и окрасились в него. Профессор назвал этот склеп "Красная леди".

- Ага, - сказал Гарднер, все еще присматриваясь к рисунку, - ну а для чего же понадоби-лась профессору эта "красная леди"? Он собирался что-нибудь доказать ею?

- Видите ли, - сказал Ганка, - в этом случае был обнаружен полный скелет. Антропомет-рические измерения дали совершенно новую картину. - Он на минуточку остановился, но Гард-нер внимательно и неподвижно посмотрел ему в лицо, прошел за стол, отодвинул кресло и сел.

- Да, да, - сказал он, - новую картину. Какую же именно?

- Оказалось, - сказал Ганка, - что этот скелет более родствен по своему строению одной из индийских народностей, недавно обнаруженных на отрогах северных Гималаев, чем любой из европейских.

- Ага, - заинтересованно подхватил Гарднер, - вот оно что? Ближе к индусам? А в это время на территории Германии жил... - он щелкнул пальцами, припоминая, - ну, какой черт жил там в это время? Все забываю его фамилию...

- Гейдельбержец, - подсказал Ганка.

- Ага, тот страшный, с обезьяньей мордой, что стоит в институте. Значит, в Европе, в частно-сти в Германии, жили вот такие уроды, а в Индии... - Он помолчал, наклонив голову, и о чем-то подумал. - Здорово, сказал он, наконец, удовлетворенно. - Каждому по заслугам. Умный старик... Ну хорошо, будем смотреть дальше.

Опять они раскрывали шкафы, вынимали и клали на стол кипы фотографий, исписанных тетрадок, каких-то вырезок, выписок и протоколов.

Вытащил Ганка и несколько папок из благородной черной кожи, с золотым тиснением на ней, дипломы и грамоты заграничных университетов, академий и обществ. Гарднер и смотреть их не стал, бегло полистал и бросил.

Затем вытащил длинный пергаментный пакет, очень толстый, запечатанный черным сургучом. Он был зачем-то крес-накрест обвязан зеленой атласной ленточкой, и Гарднер сильным движени-ем оборвал ее и бросил. Потом распечатал конверт и тряхнул его. На стол посыпались голубова-тые, желтые, фиолетовые и просто белые листки. Все они были исписаны мельчайшим игольча-тым почерком. Ганка поднял с полу упавшую обложку, в которую они были уложены внутри конверта. "Письма моей невесты'', - прочитал он вслух.

В глазах Гарднера вспыхнул веселый огонек.Он поднял один сиреневый листок и понюхал его.

- Духи! - сказал он. - Ай да старик! Ну ладно, это все в ту же кучу.

А Ганка между тем стоял и вглядывался в другой листок, где буквы стояли так тесно, а строчки так близко друг к другу, что и прочесть-то его можно было не сразу.

Письмо было датировано самыми первыми годами нового века, и город, который стоял около даты, Ганка знал хорошо. Это был большой славянский город, около которого профессор обнаружил своего нашумевшего моравского эоантропа.

Вглядываясь в микроскопические буквы этого неизвестного ему девичьего почерка, в текст, написанный по-немецки, он ясно почувствовал, что это писала какая-то его соотечественница. Было много ошибок, в строении фразы чувствовался недостаток слов. А некоторые слова - "милый, дорогой" - и вовсе были написаны по-чешски. Он перевернул листок и в конце прочел короткое чешское имя. Почти машинально он подошел к углу стола, локтем бесцеремонно отодвинул Гарднера, который бегло просматривал и бросал с размаху в угол старые записные книжки, бормоча под нос что-то такое: "В огонь, в огонь, это в огонь!" - и взял в руки всю эту кипу.

Он перелистал ее немного и скоро нашел то, что искал.

Это была фотография девушки, высокой, русой, с длинными косами, в темном простом костюме, который обыкновенно носили курсистки того времени.

Она неподвижно и строго смотрела с фотографии, видимо, пораженная и этим костюмом и важностью момента. Но так ясно угадывалась еще почти детская припухлость ее нижней губы, ее ямочки на подбородке, полнота и розовость щек - все то, что не вышло на портрете, снятом у дрянного фотографа. Внизу карточки были наляпаны золотые медали и короны и размашистая, золотая же подпись. Ганка повернул фотографию и задержался, читая надпись на обороте.

Профессора Мезонье эта девушка звала не "Леон", а "Лев", и последние три строчки она написала по-чешски. "И он молчал об этом всю жизнь! подумал Ганка. - А в доме его жила, ходила и рожала ему детей другая женщина. Всю свою жизнь он никогда не произносил имя этой девушки... Господи, Боже мой, как же это так?"

Гарднер повернул голову, увидел, что Ганка держит в руках фотографию, взял у него ее, мельком взглянул и отбросил в сторону.

- Не люблю толстых, - сказал он машинально. - Что за булочница! Лицо как у мопса. И одета под мужика... Ну, бросайте, бросайте ее, Ганка! У нас с вами еще дел до черта. А я к вечеру хочу кончить хоть эту комнату. - Он оглядел кабинет. - Да, а скажите, пожалуйста, коллекции-то свои он хранил здесь?

- Невеста? - спросил Ганка. Он стоял, качал головой, улыбался. Бедная невеста! Никогда он не говорил нам о ней.

- Ну, и то сказать, невеста не стоит доброго слова, - ответил Гарднер и начал скидывать сюртук. - Такую пыль развел этот мухомор, что и не продохнешь. И хоть бы держал в порядке свои окаянные бумаги, а то ведь черт ногу сломит...

Он с сердцем бросил в угол пакет с газетными вырезками.

- Ганка, но что же вы стоите? Вот тут что-то написано по-латыни, я не разберу. Давайте-ка прочтем заглавие.

Ганка прочел, и Гарднер бросил и этот оттиск в общую кучу, затем подошел к большому застекленному ящику, где теснились пробирки и склянки с химикатами, резко распахнул его и вытащил с нижней полки большой черный ящик. Он поднял его и осторожно поставил на стол. Крышка на ящике была закрыта, и он просто сорвал хрупкий замок.

Вверху лежал слой нежнейшей белой ваты, и он был еще прикрыт листком желтой пергамент-ной бумаги; под ней лежал второй ящик, из сверкающего японского дерева. Он не был заперт, Гарднер распахнул его и засунул в него руку.

- Ну, вот она, - сказал он, обращаясь к Ганке, и высоко поднял круглый красный череп. - Здравствуйте, красная леди!

Ганка обомлел. Даже и он не знал, что этот череп хранится у профессора на дому, ибо были у профессора, очевидно, какие-то свои причины прятать его даже от учеников. Впрочем, он вообще любил, чтобы результаты изысканий его появлялись неожиданно и были ошеломительны даже для самых близких людей. Вот поэтому последний раз этот череп года два тому назад демонстриро-вался на археологическом съезде, а потом пропал где-то в шкафах института. За эти два года профессор успел изрядно поработать над ним. Во-первых, череп был покрыт тонким слоем прозрачного лака, во-вторых, основательно расчищен от минеральных солей, а кое-где по линии трещин скреплен металлическими скобочками - так он напоминал бильярдный шар.

- Да, - сказал Гарднер, - а на портрете-то куда лучше.

Он повертел его во все стороны и зачем-то дунул в глазницу. Потом положил на стол, сел в кресло, сложил руки и с минуту просидел неподвижно, думая. Потом повернулся к Ганке:

- Ну вот, скажите о той работе, что мы с вами смотрели сначала. Так-таки ничего из нее и не было напечатано?

- Ничего, - ответил Ганка.

- Ничего? - спросил Гарднер с каким-то особым выражением, значения которого Ганка не понимал.

Тут в дверь постучали.

Гарднер быстро взял газету, накрыл ею череп и только потом сказал:

- Войдите.

Но это был только Ланэ. Он держал какой-то сверток и сейчас же протянул его Гарднеру:

- Вот, - сказал он.

Ганка посмотрел на него. Ланэ казался сильно взволнованным, но, может быть, он просто бежал и запыхался. Шляпы на Ланэ не было, галстук сбился в сторону, черное дегтярное пятно ползло по рукаву. "Опять куда-то зачем-то посылали этого дурака. Что он такое принес?"

- Нашли? - спросил Гарднер.

- Вот, - повторил Ланэ.

- Отлично! - похвалил Гарднер. - А почему у вас такой вид? Где были?

Ланэ покосился на Ганку и что-то замялся. Гарднер посмотрел на них обоих и вдруг засмеялся.

- Ох, Ганка, он ведь вас боится! Смотрите, даже говорить не хочет... Честное слово, боится. Ну же, ну же, Ланэ!

Он уже быстро срывал бумажные листы один за другим со свертка и наконец бросил на стол черный, обугленный предмет - не то камень, не то хлебную корку, неправильно-сферической формы. Затем снял газету с "красной леди" и положил на нее и эту обуглившуюся, покоробленную временем кость. Так они лежали вместе - большой розовый череп и черный круглый костяной обломок.