Хроника стрижки овец - Максим Кантор

Лебезить перед вышестоящим и грубить нижестоящему – такое сочетание имеет свое название. Такое поведение называется хамством.

Хам – это тот, кто улыбается, глядя вверх, и оскорбляет, глядя вниз.

Тот, кто скажет Абрамовичу: вор, а тете Маше улыбнется – этот человек не хам, он просто грубиян, и он совсем не понимает момента. Теперь грубить не принято, теперь хамить принято.

Именно хамство является сегодня движущей энергией поиска лучшей жизни.

Хамство движет новейшей русской историей. Не забота о народе, не поиск истины, не справедливость и не честь. И на достоинство это не похоже.

Достойно было бы задуматься о судьбе страны. Власть – отвратительна, правящая мафия – мерзостна. Система олигархии в целом не дает и тени шанса изменить структуру власти. До тех пор пока будут ловить улыбки директоров корпораций и дерзить необразованной тете-анчоусу, ничего лучше у нас не будет. И это правильно. Так и надо.

Путин – единственный президент, которого мы заслужили.

Стансы

Сражаться в строю – не доблесть.Попробуй-ка против строя.Я вышел один, не горбясь —Как учит Франциско Гойя.

Мне чувство плеча и локтя,Братство зуба и когтя,Союзы застольных тостов —Обрыдли. Уехал на остров.

Под Тулой или на КубеЖить надо, чтоб не ослеп ты.А то, что должен Гекубе,Отдам до последней лепты.

Акула

(рассказ островитянина)

Вокруг острова кружит гигантская тигровая акула. Аномальных размеров, ископаемое чудище – 12 метров. Акулу уже сфотографировали с вертолетов, фото во всех местных газетах, доисторический зверь, темно-коричневая, с зелеными пятнами.

Как водится, я узнал новости случайно: зашел сосед, старик Бенуа, принес розовое вино и газеты. Знаете, говорит, что далеко плавать нельзя? Акула тигровая кругами ходит.

Вы шутите, говорю. Я как раз утром плавал. Двенадцать метров, говорит – и фото показывает. Плавник на полтора метра из воды торчит. Таких акул, говорю, не бывает. Это Голливуд кино снимает про путинский режим.

Вот, говорит, ученые комментируют. И точно: пишут, что аномальное явление – в этих водах акул быть не должно, таких размеров вообще не бывает, однако вот есть такая и плавает.

Конец европейскому миру, говорит мсье Бенуа, Армагеддон.

И правда. Впрочем, он к Армагеддону готов: ему 92 года, а бутылку розового осилил легко. Жена постарше, ей сто лет, крепкая.

Но акула кружит.

На берегу много жандармов, что странно: в городке их всего трое, все – барышни. А тут человек десять.

Я забрался на высокую дюну, установил мольберт и трехметровый холст – писать океан. Жандарметка ко мне забралась наверх – местная, Присцилла.

Говорит, нельзя на дюне стоять – это способствует ее осыпанию, и впрямь, символические ограждения есть, веревочки.

Я ей сказал: Авек соси, мадам?

Это не грубость, так по-французски будет: что-нибудь еще?

И тут она возбудилась: Тре гран реквин пелерин! – Большая акула пилигрим!

Говорит, что огромная 12-метровая акула курсирует вдоль острова, купаться нельзя. Принимают решение, как быть, – убивать ее ученые не позволяют.

Рассказала, что таких вот акул «пилигримов» аномальных размеров всего семьдесят особей в мире, называются они «пилигримами» потому, что никто не знает их место обитания. Эти акулы – гиганты, аномальных размеров. В нашей около 12 метров и, видимо, 5 тонн, в других замеченных – до 10 метров. Они одиночки, у них стай нет; но приходят в новое место всей популяцией сразу, – видимо, съедают где-то все, что им хочется, и плывут дальше. Последние десять лет эти акулы кружат в районе Ирландии – Шотландии, а недавно стали доплывать до Бретани и вот теперь – до Аквитании. Они якобы неопасные, едят планктон, но тогда, спрашивается, зачем акуле вдоль берегов острова курсировать – тут только рыбаки. За офисным планктоном надо в Москву или в Нью-Йорк.

Непонятно.

Показала фотографии, у нее в планшете штук десять снимков. Акула серо-коричневая, словно каменная статуя из кургана, с огромными жабрами, жабры просто невероятных размеров, они раскрываются розовой плотью – внутри видно акулье розовое тело – оттого акула похожа еще и на нарезанный ростбиф. Морда несимпатичная.

Присцилла сказала, что кордоны будут держать на берегу, пока акула не уйдет – или ее не поймают: что именно сделать, решают.

Рисовать на дюне разрешила – все так взволнованы, что уже не до правил.

Пришел друг, рыбак Мишель Лабан. Он только что вернулся из больницы, ему в Бордо делали шунтирование. Перед тем как лечь на операцию, он оставил у нас гидрокостюм, самое свое дорогое, – мало ли что, а костюм государству отдавать жалко. Пришел костюм забирать.

Сам он в океан не выйдет, ему пока тяжело – но костюм нужен его товарищу, Эдуарду Перлузьяну.

Эдик Перлузьян – не армянин, как можно было бы подумать, но гасконец, как д'Артаньян. Он был в Норвегии гарпунщиком, а здесь на острове стал кровельщиком и в летнее время – рыбаком.

Они рассказали, что с Маяка Китов видно еще три плавника.

Тут, километрах в двадцати от моего дома, есть такое место – Маяк Китов. С него зимой видно, как киты играют, – они сюда приходят в феврале. Почему именно в феврале, не знаю. Я видел один раз что-то далекое черное, мне сказали, что это кит. Но я – береговой, а те, которые океанские, они понимают.

Так вот, Эдик Перлузьян и Мишель Лабан сегодня поднялись на маяк и увидели еще три огромных плавника.

Теперь Перлузьян хочет загарпунить гигантскую акулу. Он возьмет катер Лабана и свой верный гарпун.

Я говорю: ты сошел с ума, Эдуард. Во-первых, она тебя съест. Или прихлопнет хвостом. Во-вторых, ты нарушишь волю властей. Ты же законопослушный француз. Или она тебя прикончит, или ты пойдешь в тюрьму. Тут тебе не Карабах, Эдик. Законы есть.

Но у Перлузьяна сумасшедшие глаза и южный азарт. Ребята забрали гидрокостюм и ушли. На дорожку выпили, естественно.

Сходил на берег океана, поговорил с рыбаками – вернувшись из ночной экспедиции, не ушли домой, толпятся у лодок, говорят с жандармами.

Обнаружилось, что наличие акул в территориальных водах острова способствует гражданской активности населения.

Прежде всего, акула – это отличный повод выпить с утра: рыбаки вернулись замерзшие, мокрые, надо согреться – у каждого в руке фляга. Пьют или кальвадос, или пино, это местный эквивалент портвейна: сухое пополам с коньяком. Любопытные слушают рассказы и прикладываются к флягам.

Никто акулы не видел. То ли зверюга ушла в глубину, то ли рыбаки были на другой стороне острова – противоположной той, где дрейфует акула. Но это уже и не важно. Обсуждают саму возможность встречи и необходимость таковой.

Это примерно как изучение квартирного вопроса Собянина: в сущности, генезис жилплощади мэра не изменит сложившегося строя, не отменит приватизации ресурсов, но вопрос поставлен остро. Говорят страстно и спорят бурно, запивают и закусывают – хоть «жан-жаков» тут и нет. Но когда нравственное волнение, то можно и из горла.

«Какая разница, что она только плактон ест? – орет рыбак Мишель. Сам он в океан не ходил, но пьет с утра. – Она тебя, может, по ошибке проглотит, а потом выплюнет. Тебе от этого легче?»

А может, не проглотит? Ей же не вкусно.

Нет, ты скажи, тебе легче, если акула тебя жевать не станет, а проглотит и потом выплюнет? Вот скажи!

Мишель нарисовал на песке примерный план акулы – в натуральную величину. Все стоят, вздыхают. Многим хочется поймать.

Мишель принес из дома старую газету, там фотография с ним на первом плане – он поймал десять лет назад гигантского тунца, три метра.

Так это ж тунец, ему говорят.

Мало ли что!

Так в ней же двенадцать метров, а не три!

Мало ли что!

Постоял с рыбаками, пошел домой. Мне пришло в голову, что образ государства в виде морского чудища Левиафана – точная метафора. Пойду рисовать, а то еще сопьюсь, если останусь с митингующими.

Домашние вернулись из деревни, ходили на рынок, наслушались сплетен.

Вот последние новости; впрочем, я ждал такого поворота событий – просто не знал, откуда именно придет удар.

Подле рынка проживает бывший пожарник, он два часа в день торгует открытками с океанскими видами, а в остальное время дрейфует от столика к столику на площади в ожидании дармовой выпивки. К вечеру напивается вдрызг. Его из пожарной части прогнали за пьянку.

Так вот, этот алкаш считает, что все беды от социалистического правительства Олланда; взгляды бывшего пожарника ориентированы на те столики, за которые он подсаживается – Олланда костерят те, кто побогаче. Замечу, что Олланд и впрямь не производит впечатления как политический мыслитель. Но это к сегодняшней истории отношения не имеет.

Так вот, бывший пожарник, оказывается, распространяет версию, что акула – это диверсия левых, с целью оправдать повышение налогов. Какое дело попрошайке до налогов, понять трудно, но версия имеет успех.