Адмирал Нимиц - Элмер Поттер

был его сыном, но в то же время он был и младшим офицером. Хотя кэптен Нимиц испытывал к Чету более глубокие и теплые чувства, чем к любому из молодых людей, которые служили под его началом на крейсере, он подсознательно поместил сына в ту же самую категорию, что и своих лейтенантов, и соблюдал дистанцию, как старший офицер, который должен быть готов, в случае необходимости, наказать подчиненного. Никогда снова Чет не смог наладить те легкие дружеские отношения с отцом, которые были между ними на борту «Ригеля». У молодого человека подчеркнутая сдержанность старшего офицера вызывала раздражение и он никак не мог избавиться от этого чувства.

Новая должность Нимица — заместитель начальника Бюро навигации — подразумевала главным образом бумажную работу. По сравнению со счастливыми днями на «Огасте» это был просто кошмар. Вместо духа товарищества, который связывал офицеров на крейсере, здесь царила утомительная политическая борьба. Отношения Нимица с руководителем бюро, контр-адмиралом Адольфусом («Долли») Эндрюсом, который тоже был родом из Техаса, были предельно корректными, но отнюдь не дружескими. В отличие от Нимица, Эндрюс был высокомерным человеком с сенаторскими манерами, основным видом деятельности которого была дружба с президентами.

Так как Эндрюс часто отсутствовал на рабочем месте, выполняя поручения своего большого друга президента Рузвельта, Нимицу то и дело приходилось выступать в качестве руководителя бюро. А поскольку министр ВМС Клод Свенсон часто болел, Нимиц время от времени замещал и его. Из-за этих дополнительных обязанностей Честеру приходилось много работать, но благодаря им он узнал такие детали и подробности деятельности Морского департамента, которые позже оказались бесценными.

Чтобы скрыться от чудовищной жары вашингтонского лета, дочери Нимица оставались до августа в Уэллфлите с бабушкой и дедушкой. По их прибытии в Вашингтон миссис Нимиц, следуя своей теории о вреде «праздности», предложила Кейт либо найти работу, либо «пять пойти учиться. Тогда Кейт решила изучить программу библиотечного дела в университете Джорджа Вашингтона. Нэнси поступила в среднюю школу Бетесда и Чеви-Чейз, а Мэри была помещена в детский сад мисс Анджел. Мэри была сначала несчастна, потому что ее однокашники считали тот диалект, который она переняла от ее китайской «амы>, совершенно изумительным и очень, очень забавным.

В конце осени окруженный деревьями дом Нимицев был наводнен листьями, которые забили желоба и водосточные трубы, и кэптену каждый уикэнд приходилось в поте лица расчищать лужайки. Прежде, чем упал последний лист, Нимиц начал искать жилье с меньшим количеством деревьев вокруг. Он нашел то, что хотел, за пределами округа Колумбия, на 39-й стрит, 5515. Новый дом, в который семейство переехало зимой 1935–1936 года, имел еще одно преимущество: рядом находился дом старого друга Честера — Брюса Канага. Поскольку оба работали в Морском департаменте на Конститьюшн-авеню, они могли пользоваться одним служебным автомобилем. Если машина приходила за ними достаточно рано, Честер и Брюс обычно просили высадить их чуть раньше места назначения так, чтобы они могли последнюю милю пройтись вместе.

Для старших Нимицев пребывание в Вашингтоне не было напрасным. Они встречались и общались со многими старыми друзьями. Они могли ездить в Аннаполис, до которого было всего 35 миль, на футбольные матчи и другие спортивные состязания. В Вашингтоне они могли утолить свою страсть к хорошей музыке, постоянно посещая концерты. Музыкальные вкусы Кэтрин были эклектичны, но Честер в основном находил удовольствие в классической инструментальной музыке. Большинство современных музыкальных произведений раздражали его, а опера вгоняла в сон.

Нимиц обнаружил, что в предместьях и окрестностях Вашингтона имеются превосходные места для пеших прогулок. На выходных можно было совершать по-настоящему длинные переходы — по восемь или десять миль. На эти прогулки Нимиц обычно брал с собой друга или кого-нибудь из детей. Иногда он договаривались с женой, чтобы она выехала и подобрала бродяг в конце прогулки или, наоборот, вывезла их, если они хотели вернуться назад пешком.

Вот что Нэнси рассказывала о походной одежде отца: «Задолго до того, как мужчины в Америке начали носить шорты, папа уже носил «бермуды», носки, доходившие до колен, шерстяную рубашку, и довольно засаленную фетровую шляпу с волнистыми полями, которую в жаркую погоду заменяла старая соломенная шляпа».

Прогулки служили не только для укрепления здоровья и для хорошего разговора; еще по дороге можно было собрать множество цветов и грибов. В частных владениях Нимиц, ничуть не смущаясь, нагло выходил прямо на лужайку перед домом, чтобы сорвать интересный экземпляр, при этом хозяева дома вполне могли сидеть на крыльце и с удивлением наблюдать за происходящим. Заметив их, нарушитель оборачивался к ним с обезоруживающей улыбкой, спрашивал, знают ли они о том, что растет у них на лужайке, и вскоре начиналась приятная беседа. Нэнси говорила: «Он был человеком, на которого, я думаю, было невозможно обидеться».

Однажды, на прогулке с приятелем, морским офицером Джорджем В. Бауэрншмидтом, в парке Рок-Крик в Вашингтоне, проявило себя своеобразное чувство юмора Нимица. «Мы сошли с шоссе, — вспоминал Бауэрншмидт, — и брели по тропинке. За поворот уходила свежая колея. Повернув, мы увидели над дверью припаркованного автомобиля макушки голов двух людей. Как и любой на моем месте, я собирался осторожно пройти мимо. Но нет, только не с Честером Нимицем. Он подошел, засунул голову в автомобиль и сказал: «Хороший день, не правда ли?» и ушел, оставив позади двух пораженных людей».

На экскурсии Нимиц обычно брал с собой трость, и не только для того, чтобы опираться на нее. «Она замечательно стучала о тротуар, — рассказывала Нэнси, — ее можно было использовать, чтобы указывать на предметы, чтобы раздвинуть траву, закрывающую цветок или что-нибудь вроде этого, а самое главное — чтобы подцепить ветвь дерева, растущего у забора в чужом саду, и сорвать то, что на ней есть. Это была одна из особенностей отца, которые обычно очень смущали нас с сестрой». Честер Нимиц-младший говорил, что отец «абсолютно не стеснялся украсть пару яблок, если мог дотянуться до них через забор».

На самом деле Нимиц не считал, что сорвать то, что можно достать, — это воровство. Надо сказать, что делиться с путешественниками — традиция Техаса или, по крайней мере, той части штата, откуда Нимиц был родом. Он был бы рад, если бы какой-нибудь бродяга смог дотянуться до плода на любом дереве его собственного сада.