Ребус. Расшифровка - Андрей Константинов

В личной жизни Полины за этот месяц ничего кардинального не случилось. Разве что с летней резиденции Ладонина в Репино они с Игорем перебрались на его зимнюю квартиру на Каменном острове. К тому времени все в их отношениях сложилось как-то само собой, отчасти обыденно и, пожалуй, не слишком романтично, как это поначалу Полине представлялось. Впрочем, в обыкновенном житейском счастье этой самой романтики не так уж и много бывает. Да и, если честно, не очень-то ее Ольховской и хотелось. Время звенящей возвышенной поэзии закончилось – наступила пора тихой и добротной, но прозы. Краеугольным камнем в отношениях Ладонина и Ольховской стали взаимное уважение и… теплота. Такая, знаете, запоздалая чувственная теплота многое повидавших и многое переживших людей. А любовь? Наверное, была и она. Вот только именно такая, которая «без вздохов на скамейке и без прогулок при луне». Но, как говорил Ладонин, не будем по пустякам тревожить и произносить это слово, потому как любовь – материя «сокровенная».

Единственное, что омрачало нынешнее, почти беззаботное существование Полины, было неугасшее к ней чувство Паши Козырева. После того, как в определенный момент он вдруг четко осознал, что тот самый «теоретический поединок» между ним и Ладониным безоговорочно проигран, Козырев очень сильно изменился. Все внешнее, то, что раньше выставлялось напоказ и порой преподносилось с преувеличенно-драматическим оттенком, Паша загнал в глубь себя, и теперь его страдальческая любовь если и напоминала о себе окружающим (в первую очередь, конечно же, Полине), то только посредством глаз, которые вдруг сделались у него больными и тусклыми, как у побитой и брошенной хозяином собаки. Приезжая на работу, Ольховской каждый раз было ой как непросто встречаться взглядом с этими глазами. Умом она понимала, что единственным выходом в сложившейся ситуации может стать ее уход из экипажа, из отдела, наконец, из самой Системы. Словом, классическое «с глаз долой – из сердца вон». На этом, кстати, мягко настаивал и Ладонин, но он в данном случае руководствовался отнюдь не переживаниями о нынешнем психологическом состоянии Козырева. Как раз это занимало его в самой меньшей степени, ибо Игорь всегда считал, что в любой ситуации мужик в первую очередь должен оставаться мужиком. Ладонин хотел видеть в Полине женщину в понимании «хранительница очага», и хотя понимание это вовсе не является синонимом модного ныне мещанского титула «домохозяйка», Ольховская все никак не могла решиться столь круто изменить свою жизнь. И Ладонин, будучи человеком понимающим и терпеливым, так же, как в свое время и в случае с Антохой Гурьевым, ее не торопил.

А вот у Лямки, в отличие от друзей и коллег, не было времени на всякие подобные сентиментальные политесы и ковыряния в себе. Конечно, у него, как и у бригадира, равно как и у Паши с Полиной, все это время тоже болела голова. Но болела не о чем-то «абстрактно-непознаваемом», а о совершенно конкретных, земных вещах. Более того, болела она беспрерывно вот уже пятнадцатый день подряд, потому как ровно две недели назад произошло следующее.

В тот день Ирочка Гончарова, как всегда, пришла в отдел самая первая. Она по привычке включила чайник и затем минут десять внимательно рассматривала себя в зеркале. Несмотря на то, что в последнее время ела Ирина очень много и в охотку, вид у нее, по ее собственному убеждению, был болезненный: бледная кожа, круги под глазами, красные прожилки в белках глаз. За процессом самосозерцания ее и застала Инга Сафронова. Войдя в кабинет, старшая подруга сняла плащ, по перенятой у коллег-мужчин привычке хлопнула Иру чуть ниже поясницы и с наслаждением плюхнулась в кресло.

– Ну что, молодежь, никак насмотреться на себя не можешь? Хороша…

– Да уж хороша. Краше в гроб кладут! А мне сегодня вечером еще с Иваном встречаться.

– Ничего, для Лямки и такая – красавица.

Ирина немного пообижалась «за своего парня», но потом смирилась и принялась заваривать чай, к которому заблаговременно припасла конфет и сдобной снеди. Через пару минут ароматное, благоухающее богатство взяло свое и поманило «обидчицу» к столу. Давно известно: если до начала работы чая не выпьешь – считай, весь день насмарку.

К концу застолья плюшки и чай с бергамотом окончательно примирили двух женщин, после чего Ирина сочла возможным пожаловаться подруге на свое самочувствие.

– Представляешь, я все ем и ем, но при этом все худею и худею. Вчера с теткой моей вскрыли трехлитровую банку «Огорода» и вдвоем слопали в один присест. Причем большую часть съела я.

– «Огород», если я не ошибаюсь, это соленые капуста, помидоры, огурцы?

– Ага, а потом…

– Ирка, слушай, – перебила Сафронова, – а у вас с Лямкой уже… было?

Гончарова поперхнулась чаем, а потому смогла лишь утвердительно кивнуть головой.

– Подруга, так ведь это же здорово! Теперь он, как честный человек, вынужден будет на тебе жениться.

– Почему?

– Дети, моя дорогая, это не что-то там в кустах, – назидательно сказала Сафронова. – А будет отпираться – подключим тяжелую артиллерию, в лице твоего дяди.

Ирина не поняла и продолжила по-детски недоумевать:

– От чего он будет отпираться?

– Да от ребенка, которого ты ждешь, дуреха!!!

Ира в отчаянии закрыла лицо руками – господи, стыд-то какой! Первая мысль, которая пришла ей в голову, была совсем не о ней и даже не о Лямке… Родня! Новгородская родня ее не только не поймет, но и не простит. Какой кошмар!!!

Тем временем Сафронова уже вовсю наворачивала круги вокруг обмершей от в одночасье навалившихся проблем Ирины.

– Дура, ты даже не понимаешь, как тебе повезло! Теперь мы твоего Лямку к стеночке припрем, он и пикнуть не успеет.

– Зачем припрем? – Ирина все еще не понимала предприимчивых посылов своей подруги, а по совместительству коллеги.

– Ты ведь замуж хотела?

– Ну да! – неуверенно сказата Гончарова.

– Так в чем проблема? Беременность – лучший повод для создания крепкого семейного очага. Ухажер твой – парень на вид приличный, так что от венца, я думаю, отлынивать не будет. Ну, а если будет – у нас теперь козырь есть.

– Какой козырь?

– Блин, опять – двадцать пять! Нет, ну совсем у девки ум в пятки ушел. Да дядя твой, тетеха!

– Он… Он же меня убьет, – пролепетала «обрадованная» такой перспективой Ирина.

– Ой да прямо… Ничего не убьет. Ну, поругает немного… Короче, ты с Лямкой сегодня когда встречаться должна?

– Мы вечером в кино собирались. Но он еще должен позвонить.

– Позвонит, куда денется. А ты ему на это скажи., что встретиться сегодня не сможешь, потому что плохо себя чувствуешь. Промаринуешь его пару деньков, а потом – бац! Справку о беременности на стол. Получите и распишитесь.

– Но у меня же нет справки.

– Так дуй бегом к гинекологу, чего сидишь? Здесь недалеко, на Фурштатской, как раз хороший медицинский центр есть, по «этим делам». Только там услуги платные. Деньги-то есть? – Ирина обреченно кивнула. – Ну, смотри, а то я могу одолжить. Все, давай мухой, а я тут тебя прикрою: если кто спросит, скажу – Ирка со справками в Главк поехала.

Подхваченная вихрем событий, плохо соображающая Ирина подорвалась и кинулась в рекомендованный Сафроновой «Центр интимностей». Но именно здесь, по воле рока (злого ли? доброго ли?) и было суждено разбиться ее мечтам «о рыбе под маринадом» – то бишь планам о наступательно-постепенном охмурении Лямки. Гончарова, естественно, знала, что ее тетка, сиречь супруга заместителя начальника ОПУ ГУВД Константина Евгеньевича Фадеева, работала гинекологом в поликлинике ГУВД, что на Малой Морской. Не знала Ирина другого – того, что в качестве приработка тетка вела еще и полставки в пресловутом медцентре, где выполняла ту же самую работу, но за совершенно другие деньги. Ничего удивительного в этом нет – врачом-диагностом она была первоклассным. И так уж в этот день легли и карты, и звезды, и бог знает что еще, но в конечном итоге именно в теткины профессиональные руки и попала на прием перепуганная открывшимися перед ней перспективами новгородская племянница.

А дальше началась скучная и, в принципе, малоинтересная рутина: сначала, как обычно – картина Репина «Не ждали». Потом – крики, слезы, сопли, исповедь, любовь, тест-анализы, подтверждение «опасений» и снова… слезы. Понятно, что на работу в тот день Ирочка уже не вернулась, оставив Ингу Сафронову пребывать в томительном неведении относительно результатов сданных подругой анализов. А потом был вечер. И был серьезный разговор с раньше времени прискакавшим со службы о-о-чень се-е-е-рьез-ным дядей. И снова по второму разу прокатились крики, слезы, исповедь. И была резюмирующая часть Фадеева, вылившаяся в раскатный, громоподобный рык. Вернее, в два рыка. Первый был: «Жениться и никаких гвоздей!»