Сладкий привкус яда - Андрей Дышев

Мухин продолжал ходить вокруг нас, но орбита его становилась все шире.

– Значит, вы не отрицаете, что были здесь минувшей ночью? – спросил меня Панин, протягивая пиджак Столешко.

– Не отрицаю, – произнес я, едва ли не физически ощущая, как сам себе копаю могилу.

– Но зачем вы это сделали? – с недоумением спросил следователь.

– Что «это»?

Панин выразительно посмотрел на бревно и вздохнул.

– Вы много преступлений раскрыли? – спросила его Татьяна.

– А что? – тотчас воскликнул следователь, почувствовав, что девушка пытается поставить под сомнение его профессионализм.

– Вы верите в то, что Ворохтин выстрелил в человека, который называет себя сыном Орлова, из окна своей комнаты, дважды промахнулся с десяти метров, затем спрятал пистолет в очень надежном месте – под подушкой, выскочил из дома, прихватив с собой лопату и банку с серной кислотой, выкопал в овраге яму, похоронил в ней бревно, одетое в пиджак Родиона, предварительно выпачкав его в крови…

Милая моя! Она пустила в ход свой последний аргумент – логику.

– Разберемся! – уклончиво ответил Панин. – На то есть психиатрическая экспертиза. Иногда мотивы поступков вообще не поддаются какому-либо объяснению. Задаешь преступнику вопрос: «Зачем ты это сделал?» А он: «Да хрен его знает. Сделал – и все! Бес попутал!»

И Панин перевел взгляд на меня. Он словно хотел сказать: мне очень жаль, но вы все-таки будете сидеть в следственном изоляторе.

Танюша исчерпала себя. Женское отчаяние брало верх над способностью спокойно давить доводами.

– Да вы посмотрите на его руку! – крикнула она. – У настоящего Родиона не хватало фаланги на мизинце! Значит, вырос палец?

– Должен заметить, что про отсутствующую фалангу я слышал только от вас, – ответил Панин. – Никто из работников усадьбы это не подтверждает.

– И Святослав Орлов?

– Святослав Орлов пока не может давать показания, потому что серьезно болен… Я вас, гражданка, очень хорошо понимаю, но ничем помочь не могу.

Он расстегнул свой двубортный пиджак и извлек из кармана никелированные, красивые, как игрушка, наручники.

– Послушайте, Прокина! – срывающимся голосом произнес Столешко, кутаясь в пальто, словно ему было зябко. – У вас до которого числа подписан договор со мной?

– Не с тобой, – сквозь зубы ответила Татьяна.

– Как бы то ни было, я прошу вас покинуть усадьбу и вернуться в свою контору. В ваших услугах здесь больше никто не нуждается. Будете упрямиться – позвоню вашему начальству и потребую компенсацию за моральные издержки.

– Я приношу вам свои извинения, – сказал Панин Столешко, полагая, что извинения стоят дешевле компенсации. – Мы больше не потревожим ни вас, ни вашего отца.

– Было бы хорошо, если бы вы помогли мне избавиться от этой… этой телохранительницы, – пробубнил Столешко, произнеся последнее слово с демонстративной неприязнью. Он стал рассматривать пиджак и при этом качал головой: – Испортила хорошую вещь…

– Хорошо, – пообещал Панин. – Я позвоню в «Эскорт».

Я искал глазами свою последнюю надежду, следователя Мухина, но его нигде не было видно, наверное, он сошел с орбиты и поехал на вокзал.

– Гражданин Ворохтин, – очень официально произнес Панин, отчего я как наяву почувствовал на своих запястьях холод никелированных браслетов. – Надеюсь, что вы больше не будете допускать необдуманных поступков…

– Не переживай, – шепнула Татьяна, глядя себе под ноги. – Я все сделаю. Два-три дня…

– Ты меня больше не увидишь, – хрипло ответил я. В горле пересохло. – Если сможешь, помоги князю…

Что это? Откуда? По дну оврага, из-за деревьев, гулко стуча копытами по сырой земле, изящно поднимая коричневые коленки, выбежал конь – при всей сбруе, с седлом и уздечкой, остановился, увидев скопление людей, повел ноздрями, изогнул шею, намереваясь взмыть по склону при малейшей опасности, но милиционеры, осадившие склон, следователь, Филя, Столешко – поголовно все оцепенели, застыли, пялясь на удивительно красивое и грациозное животное, невесть откуда здесь взявшееся. Казалось, конь потерял и пытался отыскать своего ездока – князя Орлова; я узнал этого породистого рысистого коня по белым «носочкам» и коротко подстриженной гриве.

– Вот так чудо, – произнес кто-то за моей спиной.

Панин нахмурился и взмахнул рукой.

– Чфу! – издал он какой-то странный звук. – Пшел отсюда! Ну! Брысь!

Кто-то свистнул. Рысак шевельнул ушами, посмотрел умными глазами на людей и, склонив голову к земле, понюхал листву, коснулся ее черными замшевыми губами.

– Чья лошадь? – спросил Панин у Столешко.

– Наша, чья же еще! – признал очевидное Столешко.

– Я понимаю, что это не Пегас и через ограду она не перелетела. Я спрашиваю, кто наездник? Как лошадь смогла сама забрести в овраг?

– Это рысак Святослава Николаевича, – сказал я. – Кличка Буран.

– Нет, – покрутил головой Столешко. – Отец не мог ехать верхом. Он болеет…

Следователю что-то не нравилось. Он еще не понимал, что именно, но уже чувствовал в душе тревогу. Татьяна сжимала и царапала мне руку. Я читал ее чувства – если на свете есть бог, то это он прислал сюда коня.

– Найдите хозяина! – приказал Панин сержанту. – Посмотрим, кто это следит за нами.

– А ну, иди домой! – дурным голосом закричал сержант и замахнулся на коня. Тот вскинул голову, моргнул темным глазом и показал зубы.

– Сейчас или никогда, – шепнул я Татьяне. Она снова сжала мне руку.

– Да что ты машешь на нее! – со вздохом произнес Панин и сплюнул. Милиционеры на склоне смеялись. – Шлепни ее по крупу, и она сама приведет тебя к хозяину.

– Она его сейчас убьет, – заверил я Панина. – Лягнет разок – и летальный исход. Кто ж так с лошадьми обращается? Сначала надо взять за поводья…

С этими словами я перешагнул через яму и направился к коню. Панин кашлянул, но не остановил меня. Осмеянный сержант поспешил отойти от животного на безопасное расстояние. «Идиоты! – подумал я. – Они же дали мне ключи от автомобиля и позволили в него сесть».

– Буран! – ласково произнес я, похлопал коня по шее, поймал поводья и притянул холеную голову к себе. – Не бойся, Буран, дорогой мой! Как же ты, братец, вовремя прискакал…

Я вскочил в седло, приструнил коня, шлепнув его ногами по бокам.

– Эй! – крикнул Панин. – Не балуй!

– А теперь он сам выведет на хозяина! – объявил я сверху и, потянув поводья на себя, заставил коня встать на дыбы. Буран заржал, лягнул передними копытами по воздуху, заставив сержанта и Панина отскочить. Татьяна с самоубийственной отвагой кинулась к коню. Я склонился и поймал ее руку. Буран словно только этого и ждал и, как только Татьяна обхватила его за шею, пустился вскачь по дну оврага – туда, откуда прискакал.

– Стоять!! – услышал я за спиной вопль Панина.

Татьяна не могла сесть верхом, а я не мог отпустить поводья и помочь ей, и она лежала животом на мощной спине коня, ухватившись руками за гриву. Наверное, мы были похожи на Казбича и Бэллу. Буран, не чувствуя нашей тяжести, легко и быстро летел по оврагу. Ветер свистел у меня в ушах. Я тяжело, с хрипом дышал, уподобляясь коню, и не представлял, как и куда надо «рулить».

Минуты три или больше мы неслись на неуправляемом живом снаряде, подчинив себя воле спасителя. Налегая на передние ноги, раскачивая шеей, Буран выскочил из оврага, перешел на шаг, и только теперь я стал ориентироваться в пространстве. Конь, что было естественно, вынес нас к своим «апартаментам» – конюшням, остановился перед оградой, мол, приехали, просьба освободить спину, и как ни в чем не бывало принялся щипать молодую траву.

Мы спрыгнули и, пригибаясь, побежали вдоль конюшни к строю елей, идущему вдоль забора.

– Нас не выпустят через проходную! – кричала Татьяна. – Давай спрячемся в конюшне… Дождемся темноты…

– Ты уже там пряталась, – ответил я, упрямо продолжая бежать в сторону трехметровой чугунной ограды, где можно было запросто нарваться на охранника, но никаких умных мыслей мне в голову не приходило.

Душа была наполнена только одним чувством: на волю! На волю! Любой ценой! И бежать, не оглядываясь, до самой ночи.

– Ах, черт! – крикнул я, увидев, как с аллеи на поле выехал «Понтиак» и, переваливаясь на кочках, поехал нам наперерез.

Схватив Татьяну за руку, я кинулся обратно к конюшням. Универсал стал сигналить. Я обернулся – машина догоняла нас, моргая фарами.

– Подожди! – взмолилась Татьяна. – Сил нет… Это садовница… Да остановись же!

Ссутулившись, тяжело дыша, мы стояли у ограды конюшен и смотрели на «Понтиак». Кроме садовницы, сидящей за рулем, в салоне никого не было. Машина неслась прямо на нас, но на преследование это было мало похоже.

– С чего бы она вздумала по полю кататься? – вслух подумал я, сплевывая. На зубах хрустел песок. – Первый раз вижу ее за рулем…