Мнимые величины - Николай Нароков

— Несоленая соль? Большевистская-то соль несоленая? В навоз ее бросить? с очень большим одобрением переспросила она. — Та-ак!

— Да, он все об этом говорил! — сдерживая уже утихшие рыдания, сказала Евлалия Григорьевна. — «Ненастоящее», говорит!..

— Ненастоящее? — сурово нахмурилась Софья Дмитриевна. — Самое оно ненастоящее… Ничего настоящего в нем быть не может, потому что из злобы оно вышло и к злобе идет. Самое оно из всех ненастоящих ненастоящее!

— Да!.. И «меня, говорит, на смерть посылают, но я убегу!».

— Убегу? Это он не от смерти… Это он от чего-то другого убежать хочет.

Евлалия Григорьевна утихла и только вздрагивала плечами. И перед нею стало связываться в одно все то, что только что говорил Любкин. И когда связалось оно, то перед ее глазами неясно поднялось что-то большое, бесформенное, смутно напоминающее своими очертаниями человеческую фигуру, темное и зловещее, отсвечивающее кровью и ухмыляющееся ухмылкой давящей уверенности в себе.

— Софья Дмитриевна! — вся затрепетала она, хватая старуху за плечи и прижимаясь к ней. — Мне страшно!

Софья Дмитриевна ничего не ответила, а только нервно сжала ее руку.

— Мне страшно!.. Что погубило Валю и папу? Что погубило и… его самого, Любкина? Что нас всех губит?

Софья Дмитриевна молчала, пожевывая губами. Потом вздохнула.

— А этого я не знаю… — медленно и тихо сказала она наконец. — Навалилось оно на всех и давит, а что оно такое, я не знаю. И выходит так, вижу я теперь, что оно даже и на них самих давит, на тех, которые взвалили… Их, выходит, оно тоже раздавливает. Значит, оно такое, что оно только давить может, а больше оно ничего не может! Ну, и… Ну, и…

Она на секунду остановилась.

— Ну, а если так, то оно само себя задавит, не иначе! — очень уверенно закончила она.

А Евлалия Григорьевна все прижималась к ней.