Путешествие длиною в жизнь - Юрий Сенкевич

В гостиничном номере посланец Тура был разочарован тем, что я уже что-то знаю, и рад тому, что знаю не все. Он с восторгом сообщал детали: "На сей раз не бальса! Не папирус! Камыш!" (Потом уже по срезу стебля, доставленного в нашу страну со строительства "Тигриса", специалисты определили это растение как рогоз узколистый, который в обиходе называют иногда камышом.)

К весне пошли письма от Тура. Деловые и взволнованные, с обязательной пометкой "конфиденциально". Они обрушивали на меня уйму информации, большую часть которой я воспринимал формально.

Я не стал еще тем, кого Тур видел во мне. Он находился внутри идеи, я — снаружи. И нырять медлил. Боялся сглазить. Пребывал в ожидании.

Настал, однако, день, когда меня вызвал председатель Государственного комитета по телевидению и радиовещанию Сергей Георгиевич Лапин.

— Тут у нас документ…

Документ был чудесен. Доверчиво и восторженно, всячески стремясь убедить, Хейердал объяснял, что решил испытать мореходность лодки, сооруженной из месопотамского камыша по типу древних шумерских, что без советского представительства, без меня в частности, интернациональному экипажу зарез…

— Как станем решать?

Я ответил, что предварительное согласие мной дано.

— Правильно, — кивнул Сергей Георгиевич. — Ведущему "Клуба кинопутешествий" полезно набраться новых впечатлений.

Лиха беда начало. Аналогичные письма Тура получили главный ученый секретарь Академии наук Георгий Константинович Скрябин и директор нашего института Олег Георгиевич Газенко…

Я начал стажироваться во Всесоюзном кардиологическом центре и в Московском НИИ скорой помощи им. Н.В.Склифосовского — восстанавливал форму врача под руководством Левана Стажадзе.

Практику реаниматора прошел сначала в морге. Давал наркоз при операциях. Брал консультации по пропедевтике — диагностике внутренних заболеваний. Пошел в Центральный институт стоматологии и проверил, как умею справляться с флюсами и пульпитами…

Помогали мне доктор медицинских наук В.А.Сукачев, профессора Н.К.Пермяков, Б.Г. Жилис и, конечно, мой старый друг, известный кардиолог Н.М.Мухарлямов.

Потом упаковывался. С помощью друзей, разумеется. Взял врачебную укладку, разработанную для использования в длительных космических полетах. Михаил Алексеевич Новиков, рыцарь групповой психологии, подбирал опросники и налаживал "гомеостат".

В Институте медицинской техники, у Рустама Исмаиловича Утямышева, мне опять, как перед "Ра", вручили набор хирургических инструментов из титана. Пригодятся — ладно, нет — еще лучше…

Во Всесоюзном научно-исследовательском институте консервной промышленности мне подарили образцы продукции, разработанной для полетных нужд: две суточные дозы на одиннадцать человек — совсем немножко, чтобы попробовать. Тубы с борщом, творогом, крохотные, на один укус, буханочки, чтоб не сорить крошками в невесомости, сублимированные клубника, индейка…

Тем временем на юге Ирака, в болотах, в жуткую жару — Тур вспоминал: "Пятьдесят два градуса в тени, но тени не было!" — пятнадцать арабов и европеец принялись срезать камыш.

А в Андах, на высоте четырех тысяч метров, четверо боливийцев, тех же, что когда-то строили "Ра-2", собирались в дорогу. Они не спешили: требовалось выждать, пока на Аравийский полуостров придет осень, иначе им, привыкшим к прохладному климату высокогорья, будет очень тяжело в знойном Ираке…

Камыш, срезанный в краю "болотных арабов", сплавили по Тигру и разложили на просушку. Взялись за стапель. Его постройкой руководил подоспевший к Туру Эйч-Пи (так мы потом называли 22-летнего Ганса Питера, приданного мне на "Тигрисе" в качестве помощника по медицинской части).

На "Ра" мы старались доказать, что древние мореплаватели, употребляя средства и методы, им доступные, могли, дрейфуя, пересекать Атлантический океан. Мы стремились возможно глубже влезть в их шкуру, воссоздать на борту их уровень материальной культуры, их быт. Правда, в крайность мы не впадали: держали на борту рацию, "Зодиак", "воки-токи". Но что примечательно: всего этого мы стеснялись, боялись, что нас обязательно упрекнут за нечисто поставленный эксперимент.

Теперь, как неоднократно подчеркивал Хейердал, мы ничего не хотели доказывать. Мы испытывали реконструированное древнешумерское судно и заботились лишь о том, чтобы реконструкция была точной. Форма корабля, размеры, материал, оснастка — тут мы были придиры. А в остальном себя не ограничивали.

Осенью 1977 года за тысячи километров от Москвы работа вступила в ответственную фазу. Судостроители-боливийцы прибыли и начали вместе с арабами мастерить из камыша снопы. Сноп вплетался в сноп, так что постепенно наращивалась двадцатиметровая колбаса диаметром вполобхвата.

Восемнадцать таких колбас, стянутых в вязанку, образовывали гигантскую толстенную сигару. Сигар требовалось три: две по бокам и одна в середине, потоньше. То, что понемногу возникало на помосте, лишь отдаленно смахивало на лодку. Но это уже было лодкой. И лодка звала к себе экипаж.

Уезжать легче, чем провожать. Я давал прощальные интервью, а товарищи впрягались в брошенное мной дело. Спасибо всем, кто меня страховал.

22 октября с грузом около двухсот килограммов я вылетел из Москвы и в тот же день приземлился в Багдаде. Мне повезло: в самолете я оказался рядом с нашим послом в Ираке А.А.Барковским. Анатолий Александрович, человек чрезвычайно интересный и интеллигентный, рассказал мне много полезного и поучительного об Ираке и обещал свое содействие. Как показали дальнейшие события, оно было необходимым, действенным и своевременным.

В Багдаде пришлось пробыть три дня, утрясая таможенные формальности с багажом. Бегал по канцеляриям, ставил на бумажках штампы и печати. Города фактически не видел, а то, что видел, не напоминало о тысяче и одной ночи. Ни с багдадским вором, ни со стариком Хоттабычем ассоциаций не возникало. Столица Ирака осталась для меня лишь промежуточным пунктом, станцией пересадки.

Я спешил в Эль-Курну, в маленький городок между Багдадом и Басрой, туда, где Тигр и Евфрат сливают свои воды в Шатт-эль-Араб. На туристской схеме Ирака Эль-Курна обведена рамкой с надписью, почему-то немецкой, "дас Парадиз". Но таких же рамок на схеме было еще две — на севере и на юго-западе страны. И в каждой, кроме надписи, стоял еще знак вопроса, дескать, все три парадиза — предполагаемые.

Следовательно, и библейская известность Эль-Курны — как бы с вопросительным знаком. Хотя здесь с гордостью демонстрировали гостям пресловутое древо — в его, мол, тени Адам и Ева совершили первородный грех. А курненский рестхауз — дом приезжих по-нашему — носил поэтическое название "Сады Эдема".