Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира - Ниал Фергюсон

В компьютерной игре “Цивилизация” Сида Мейера (1991; теперь выпущена в пятой версии) игроки могут выбирать между 16 конкурирующими цивилизациями, от Америки до зулусов. Проблема в том, чтобы “построить империю, чтобы выдержать испытание временем” в соревновании с другими 2–6 игроками. В игре можно победить одним из трех способов: достичь конца современной эры с самым высоким счетом; выиграть космическую гонку и первым прилететь в систему Альфа Центавра; уничтожить всех соперников. Но каков в реальности исторический процесс? Мы видели, что западная цивилизация – королевства и республики Западной Европы – после 1500 года действительно уничтожила или поработила большинство других цивилизаций, при этом, как правило, избегая прямого конфликта (по крайней мере по сравнению с числом и масштабом войн, которые западные державы вели друг с другом)[789]. Экономический застой и геополитическая изоляция Китая стали последствиями не Опиумных войн, а склероза дальневосточной системы землепользования и системы государственного управления. Уход Османской империи из Европы и ее деградация лишь на первый взгляд являются последствиями военных неудач. К поражению турок привело их собственное упорное нежелание участвовать в научной революции. Между североамериканской и южноамериканской цивилизациями не бывало действительно крупных столкновений. Просто Северная Америка оказалась более развитой в институциональном отношении и вскоре получила возможность по своему желанию вмешиваться в дела Южной. Аналогичным образом войны, которые вели европейские империи в Африке, были незначительными по сравнению с войнами, которые они вели друг с другом дома. Африка покорилась не только пулемету Максима, но и миссионерским школам, телеграфу и медицинским лабораториям. Промышленную революцию и общество потребления не было нужды навязывать незападным странам: если те видели в них какой-нибудь смысл, то принимали их добровольно, как японцы. Что касается трудовой этики, то она распространилась на Востоке благодаря не мечу, но слову – прежде всего благодаря значительному улучшению с середины XX века здравоохранения и народного образования.

Именно в этом свете мы должны рассматривать нынешнее возвышение Китая. Несмотря на декларируемое китайцами предпочтение “постепенного роста”, некоторые исследователи замечают первые признаки столкновения цивилизаций по Хантингтону. В 2010 году, когда Федеральная резервная система вернулась к увеличению денежной массы, это, казалось, вызвало между США и Китаем валютную войну. Президент Обама в сентябре 2010 года объявил в Нью-Йорке, что если “китайцы не предпримут шаги” для того, чтобы покончить с манипуляциями со своей валютой, “у нас есть другие средства защитить американские интересы”[790]. Ответ премьера Госсовета КНР Вэнь Цзябао не заставил себя ждать: “Не надо давить на нас по поводу курса юаня… Многие наши экспортные предприятия закроются, а мигранты будут вынуждены вернуться в деревни. Если Китай столкнется с социальными и экономическими потрясениями – это будет катастрофой для всего мира”[791]. Однако подобный обмен угрозами доказывает правоту Хантингтона не лучше, чем случайные китайско-американские инциденты на море или дипломатические размолвки относительно Тайваня или Северной Кореи. Все это, однако, напоминает традиционный китайский марионеточный театр теней. Настоящая же валютная война идет между “Кимерикой” – объединенной экономикой Китая и Америки – и остальным миром. Если США напечатали деньги, а Китай привязал свою валюту к доллару, это выгодно обеим сторонам. В проигрыше остались такие страны, как Индонезия и Бразилия, чьи обменные курсы оценивались в январе 2008 – ноябре 2010 года в 18 и 17 % соответственно.

Без сомнения, лучшие дни “Кимерики” уже в прошлом. Этот экономический “брак” расточителя и рачителя по всем признакам близится к разводу[792]. Учитывая, что объем производства Китая в середине 2010 года был примерно на 20 % выше докризисного уровня, а США – на 2 % ниже, ясно, что этот симбиоз теперь выгоднее кредитору, чем должнику. Американские политики произносят как заклинание: “Они нуждаются в нас в той же степени, как и мы в них” и продолжают стремиться к (говоря словами Лоренса Саммерса) “взаимно гарантированному финансовому уничтожению”. Им неизвестно, что лидеры Китая уже планируют покончить с “Кимерикой” и снизить свою зависимость от доллара как резервной валюты и от субсидированного экспорта. Это не столько план установления мирового господства по образцу западного империализма, сколько стратегия, нацеленная на возвращение Китаю положения Срединного государства, доминирующего над государствами-данниками Азиатско-Тихоокеанского региона[793]. Изложить новую доктрину Китая проще всего, вероятно, в виде “четырех ‘больше’”, на манер маоистских лозунгов:

Больше потребляйте!

Больше импортируйте!

Вкладывайте больше денег за границей!

Больше технических новинок!

В любом из этих случаев изменение экономической политики обещает щедрые геополитические дивиденды.

Потребляя больше, Китай сможет уменьшить (и уменьшит) свой положительный торговый баланс, а попутно расположит к себе основных торговых партнеров, особенно из развивающихся стран. Китай только что обогнал США и стал крупнейшим в мире автомобильным рынком (14 миллионов проданных машин в год против 11 миллионов), и внутренний спрос в перспективе может вырасти десятикратно. Согласно оценке Международного энергетического агентства, к 2035 году Китай будет потреблять Vs вырабатываемой на планете энергии, что на 75 % выше уровня 2008 года[794]. В 2009 году на Китай пришлось около 46 % мирового потребления угля (оценка Всемирного института угля) и примерно столько же алюминия, меди, никеля и цинка. Эти цифры означают огромную прибыль для экспортеров этих и других полезных ископаемых. Китай уже стал крупнейшим торговым партнером Австралии (22 % австралийского экспорта в 2009 году). Торговля с КНР составляет 12 % объема бразильского и 10 % южноафриканского экспорта. Китай превратился в крупнейшего покупателя японской и немецкой продукции с высокой добавленной стоимостью, хотя прежде он ввозил главным образом дешевые изделия. На долю Китая приходится Уъ роста мировой экономики. Он самый динамичный новый рынок для товаров из других стран. Это позволило Китаю приобрести множество друзей.

Китайцы справедливо жалуются на неустойчивость мирового рынка сырья – но как еще они могут чувствовать себя после огромных колебаний цен в 2004–2010 годах? Выход: помещать больше капитала за границей, приобретая сырьевые активы – от нефтяных месторождений в Анголе до медных рудников в Замбии. Всего за месяц (январь 2010 года) прямые китайские инвестиции составили 2,4 миллиарда долларов (420 предприятий в 75 странах и регионах). Основная доля инвестиций пришлась на Азию (45 %) и Африку (42 %). Больше всего денег было вложено в добывающую и нефтехимическую отрасли, а также в инфраструктуру связи[795]. В Африке китайцы действуют по привычной схеме. Как правило, сделки предусматривают инвестиции в строительство дорог и других объектов инфраструктуры в обмен на долгосрочную аренду шахт и сельхозугодий, а также молчание насчет нарушений прав человека либо политической коррупции[796]. На упрек по поводу экономических связей Китая с Суданом в разгар геноцида в Дарфуре замминистра иностранных дел КНР ответил просто: “Бизнес есть бизнес”[797]. В июле 2008 года Лю Гуйцзинь, спецпредставитель китайского правительства по особым поручениям, так охарактеризовал политику Китая относительно помощи Африке: “Мы не ставим политических условий. Нужно понимать, что политические и экономические условия [в Африке] не идеальны. Но не следует ждать, чтобы все стало хорошо или чтобы права человека абсолютно соблюдались”[798].

Увеличение объема внешних инвестиций в добычу полезных ископаемых имеет смысл не только как стратегия диверсификации, направленная на снижение риска ослабления доллара, которое повредит КНР. Это также позволяет Китаю увеличивать свое финансовое влияние, одним из проводников которого выступает государственная Китайская инвестиционная корпорация с активами около 200 миллиардов долларов. Обширные зарубежные инвестиции идут рука об руку с честолюбивыми планами морской экспансии. Контр-адмирал Чжан Хуачэнь, заместитель командующего флотом Восточного моря, заявил, что “по мере расширения экономических интересов Китая флот стремится лучше защищать транспортные маршруты и безопасность наших главных морских путей”[799]. Регион Южно-Китайского моря все громче объявляется зоной “основных национальных интересов”. Также проектируются глубоководные порты в Пакистане (в прежнем оманском анклаве Гвадар), Бирме и на Шри-Ланке. Эта модель совершенно отличается от стратегии Чжэн Хэ (см. главу 1): моряки КНР прямо следуют примеру викторианцев.