Прощание - Паскаль Кивижер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я оставлю вас, сир, – решил Лукас, видя, что король в глубокой задумчивости. – В любом случае хорошего дня.
– Как она? – спросил Тибо, как будто ничего не слышал.
– Кто, сир?
– Эсмеральда.
– Я не знаю.
Лукас знал только, как сам за нее боится.
– А вы, доктор Корбьер, как вы сами?
– Я, сир? А что?
– Скучаете по ней?
Лукас не хотел признаваться, что скучает ужасно.
– Вы на меня весь двор натравили, ваше величество, – сказал он вместо ответа.
– Это вам кара за ваши достоинства.
– О чем вы, сир?
– Бросьте, доктор! Вы их лечите, играете им на гитаре, ямочки свои показываете, прогуливаетесь по саду – ворот нараспашку, волосы по ветру – вы вежливы, милы, скромны, у вас чуткое сердце, вы не женаты и…
– Вы, что ли, влюбились в меня, сир? – прервал его Лукас, чтобы король перестал его расхваливать. – Хватит пытаться меня женить, ваше величество!
Они оба удивились дерзости его тона. Тибо сразу посерьезнел.
– Ну, довольно болтать, доктор. Я порчу вам жизнь, но, по крайней мере, осознаю, что делаю. Ступайте, пока я не придумал чего похуже.
Лукас вышел с тяжелым сердцем. Ему казалось, что король неуловимым образом изменился. Стал как-то и мягче, и тверже. Но возможно, то же можно было сказать обо всех. Беззаботность, так долго баюкавшая Краеугольный Камень, все дальше уносилась в прошлое, однако ничто не подсказывало, каким образом королевству еще предстоит измениться.
48
Удивительно, но перестройку сторожки в парке успели закончить до свадьбы. Гийом работал там ночами, вместе с телохранителем, которого приставил к нему Тибо и который не желал сидеть сложа руки. К ним присоединялись Шарль, Габриэль и еще несколько обитателей фермы. Лисандр отводил душу, забивая гвозди, а Феликс, не отходивший от него ни на шаг, помогал расставлять мебель одной рукой. Накануне свадьбы Гийом в последний раз прошелся снаружи шпаклевкой и за несколько минут до полуночи победоносно вошел внутрь, потрясая шпателем.
– Всё!
– Всё?
– Всё.
Элизабет кинулась ему на шею. Он собрался обнять ее пыльными руками, совсем забыв, что в глубине комнаты сидит, разбирая кружева, королева. Она кашлянула, опасаясь, как бы он не испачкал невесте корсаж.
– Ой, госпожа, простите, – пробормотал Гийом смущенно.
– За что, капитан? Через двенадцать часов вы станете супругами, так что не вижу ничего предосудительного.
– Да, госпожа.
– И хватит этих «госпожей». Ну, я вас оставляю.
Эма взяла с комода свою шаль.
– Я провожу, ваше величество.
– Не нужно, капитан. Симон ждет меня за дверью.
– Госпожа, я настаиваю.
Эма вышла из сторожки с Симоном по одну руку и Гийомом по другую. Они прошли по широкой лужайке, оставив позади фруктовый сад, розарий, и дорожки из камешков. Пел соловей. Небо было чистое, месяц – не толще травинки. Звезды, пронзая ночь, светили сквозь крючковатые ветви. Все дышало покоем.
В окнах дворца, несмотря на поздний час, еще горели свечи. От их теплого света ночь казалась холоднее, и королева сильнее закуталась в шаль. Они шли теперь под старой липой, чьи корни походили на морских чудовищ, а огромные ветви скрывали полнеба. Через пару шагов Эма вдруг замерла. Она схватила Гийома за локоть и крепко сжала его.
– Что случилось, госпожа?
Она не отрываясь смотрела на небо. Шаль соскользнула наземь. Гийом чувствовал, как дрожат ее руки.
– Ничего. Именно что ничего нет!
– Так в чем же дело, госпожа?
– Вы не видите?
– Что, ваше величество?
– Небо, Гийом Лебель! На небе – ничего! Звезд больше нет!
Капитан поднял глаза к небосводу. Он был все тем же, каким капитан всегда его знал и каким любовался: весь в неизменных, успокоительно ясных созвездиях.
– Госпожа… – заговорил Симон, торопясь, сам не зная почему, увести королеву.
Эма не слышала. Она задыхалась. Ногти ее впивались в китель Гийома, а тот не понимал, отчего эта женщина, столько повидавшая в жизни, вдруг так испугалась, ничего не увидев. Смутившись, он поднял шаль и накинул ее на плечи королевы, несмотря на то, что из-за болезненной скромности обычно не решался и приблизиться. И даже тихонько взял ее под руку, рискуя испачкать платье.
Эма безвольно, как кукла, дала отвести себя во дворец. Небо гасло над ней в третий раз. В первый раз она потеряла отца. Во второй – Тибо потерял своего. Это было самое грозное и самое ясное знамение: пустое небо означало смерть.
Однако все вокруг было прежним. Соловей пел, тропинка вилась, липа выставляла свои ветви и корни, последние розы пахли яблоками, а яблоки – сидром. Но для Эмы весь мир вдруг рухнул.
Видя, в каком Эма смятении, Тибо велел, чтобы их не беспокоили ни под каким предлогом. Чтобы разговорить ее, ему потребовалось немало времени и терпения, а также все навыки по выманиванию из раковин. Когда она наконец все сказала, он рухнул на стул черного дерева и уронил голову на руки.
– Кто? Кто умрет, Эма?
– Не знаю. Кто-то близкий, кто дорог.
Он поднял голову.
– А вдруг Жакар?
– Он тебе дорог, Тибо? Близок?
– Близок, даже слишком. Дорог ли? – Тибо задумался и сам удивился ответу: – Думаю, да.
Эма с сомнением покачала головой.
– Тебе надо затаиться, Тибо, а не подставлять себя. Свадьба – это слишком опасно.
– Но я же свидетель жениха, Эма! К тому же король, как ты помнишь… Мы замуровали весь дворец, церковь и бальная зала будут нашпигованы стражей. Мои тарелки, приборы, бокалы проверят тщательно отобранные люди. Дегустаторы будут пробовать все, что я ем. Даже в уборную буду ходить с охраной. Каждого, кто решит заговорить со мной, обыщут. Я остаюсь.
– Ти…
– Я не покину дворец.
– Твоему народу нужен живой король, а не мертвый герой.
Эма скрестила руки, топнула ногой, на лице ее проступило неописуемое выражение. Упрямство, да, но и страшная горечь.
– Ты должен жить.
– Я буду жить.
– Я не могу потерять тебя, Тибо.
– Ты меня не потеряешь.
Но не было на свете слов, которые могли бы успокоить Эму. Тибо подвел ее к королевскому ложу, задернул балдахин, чтобы стереть весь мир. Обнял ее как можно крепче, а она обняла его. С первой их встречи штормы и бури сменяли друг друга, непредсказуемые, жестокие. Качалась палуба, хлопали паруса, небо обрушивалось на волны, а волны – на судно. Но они нашлись и больше не выпустят друг друга. Каждый был другому причалом, твердой землей, жизненной силой.
Вечная любовь сверкала как
